Маэстро Гутчин

Главный дирижёр Алтайского государственного театра музыкальной комедии Евгений Гутчин с детства любил пыль кулис, но в театр пришёл, только став известным пианистом 

Старался не выражаться

С Евгением Захаровичем мы давние друзья-соперники, много раз сражались за теннисным столом на городских соревнованиях. Поэтому общаемся, естественно, на «ты». Узнав, что он в качестве музыкального руководителя готовит необычную оперетту, в которой все роли играют местные журналисты, не преминул спросить:

- Много пришлось сделать поправок на непрофессионализм?

- Не так уж. Мы же изначально исходили из возможностей исполнителей. Режиссёр Владимир Николаевич Филимонов из соответствующих фрагментов известных произведений скомпоновал спектакль. Целиком никакую оперетту брать не стали: в каждой есть сложные для исполнения вокальные партии.

- Труднее работать с неподготовленным контингентом?

- С профессионалами можно использовать термины и ничего не разжёвывать. А тут старался не забываться и не выражаться словами типа «синкопа» или «крещендо»… А в остальном, в принципе, то же самое.

- Какое место занимает этот музыкальный эксперимент в твоей долгой сценической жизни? И что он тебе дал?

- Прежде всего общение с новыми людьми, уже состоявшимися личностями, но попавшими в незнакомую им среду, когда нужно чему-то научиться. Не скрою, весело было наблюдать, как у журналистов поначалу поджилки тряслись. Они же привыкли всех оценивать и поучать, а тут сами оказались в роли первоклассников. «Ой, я как на сцену вышел, всё забыл…» Но постепенно робость прошла, и началось настоящее творчество. А что может быть лучше?

- Этот штрих на картине судьбы ты будешь вспоминать с улыбкой как недоразумение или с гордостью при случае заявишь коллегам: «Я в таком проекте интересном участвовал!»?

- Скорее последнее. И если бы он шёл без меня, мне бы было немножко обидно.

- Если из-за волнения журналисты будут петь мимо нот, расстроишься?

- Конечно. Но это хорошее расстройство. Самое страшное в нашей профессии – безразличие. Я актёрам говорю: «Вы бойтесь, когда я махну рукой, мол, делайте что хотите…» Безразличия надо бояться. И не только в театре, но и в жизни.

Притяжение театра

- Насколько весом в творческой биографии и карьере музыканта твой приход в театр?

- Я с детства не просто любил театр, а бредил им. Для меня каждый поход в ТЮЗ, в театр кукол, в драму был событием совершенно удивительным! Мои родители, которым я обязан всем, из мира искусства. Мама – заслуженная артистка России Елена Васильевна Скрипченко, наверное, единственный мастер художественного слова – дипломант всероссийского конкурса. Сейчас такие концерты не модны. А она стала первой заслуженной артисткой в краевой филармонии, где 50 лет проработала с единственной записью в трудовой книжке. Папа Захар Борисович был живым примером служения избранному делу. Человек-энциклопедия, для него высшей ценностью была хорошая книга. У него и друзья были такие. Я мог протянуть руку и любую книгу взять с полки. У нас была колоссальная библиотека, которую собрал папа. Но когда все это есть, то как-то не очень ценишь. А сейчас в мобильном телефоне можно любую книжку прочитать. Но это совсем не то!

Папа работал с самодеятельностью на «Трансмаше». Потом его бросили в прорыв, когда надо было создавать телевидение на Алтае. И он был одним из тех, кто его создавал. Геннадий Вильмс, художник из «Алтайской правды», сделал ему альбом на юбилей, который назывался «Первопроходцу Алтайского телевидения».

Отец вложил в новое дело всего себя. Потом почему-то стал неугодным… Немножко работал завлитом в театре драмы. А на пенсии увлекся филателией. Да так, что стал одним из крупнейших филателистов Советского Союза. Даже в то время получал письма из-за границы. Особенно мне всегда нравилось, когда приходило письмо из Франции и там было написано: «Мсье Гутчин…»

У нас постоянно были интересные люди: писатели, актёры. Тогда ещё старались пригласить кого-то в гости на праздник, и эти визиты становились событиями, к ним готовились. На убогой по нынешним временам газовой плиточке званые обеды готовили. В телевизор не таращились. Едва я открывал дверь в ТЮЗ, мне: «Ой, Женечка, проходи…» В специальную тетрадку записывал песни из спектаклей, сейчас их даже помню. Очень любил ходить и ездить с мамой на её концерты. Особенно если машину давали. Я обожал, когда она говорила: «Сынок, у меня концерт» – и я говорил: «Поехали!» Часто бывали в санатории «Барнаульском», в Белокурихе. Причем я очень редко сидел в зале. Любил, как говорится, пыль кулис. Дверь, через которую актёры уходили со сцены, была для меня чем-то вроде ворот в рай. Я перечитал множество книг о театре. Даже те, в которых рассказывалось, как сделать сценический грим и парик. Мазюкался, учился делать лепные носы, двойной подбородок…

Только учиться театральному делу в Барнауле тогда было негде, а ехать куда-то в 13 лет я не был готов.

Спасибо Рафаэлю и фильму «Пусть говорят!»

- Решающую же роль, пожалуй, сыграло случайное событие. Мы часто отдыхали с родителями в Доме отдыха актёров в Ялте и Мисхоре. Я был в прекрасных отношениях с дочкой Анатолия Папанова, очень трогательно общались с Александром Збруевым. Лев Дуров был соседом по комнате. Это, конечно, подогревало интерес к театру и искусству.

Но однажды я сел там за инструмент и что-то заиграл…

- То есть ты уже был пианистом?

- Нет, я был капитаном юношеской сборной по волейболу нашего «Динамо», мыслил себя только волейболистом, а в музыкальную школу просто честно ходил, отсиживал положенное, меньше всего думая о музыкальной карьере. Хотя музыку, конечно, знал лучше многих сверстников. Но во дворе это ничего не значило. А в Мисхоре моя игра вдруг произвела впечатление на мальчишек, которые были лет на пять старше меня. Я обыгрывал их в настольный теннис и стал в этом вопросе для них авторитетом. Но когда сыграл песни из популярного тогда кинофильма «Пусть говорят!», они в один голос: «Да ты чё? Ты же музыкант!» Чаша весов склонилась в пользу музыки.

И я шаг за шагом прошёл путь музыканта практически до самой вершины, окончив аспирантуру Московской консерватории.

- То есть, вернувшись из Мисхора, стал музыке уделять больше внимания, чем волейболу?

- Я просто поступил в музыкальное училище. Правда, во время консультаций несколько педагогов отказались меня брать, мол, слабый мальчик. Но потом меня послушала заведующая отделением Эльвира Петровна Россинская. Говорит: «Мне нравится, как ты играешь». И меня это вдохновило. На экзамены шёл абсолютно спокойным. Эльвира Петровна как-то по-новому указала мне путь, зацепила, увлекла музыкой. И я пошёл, пошёл, пошёл… Мне стало интересно заниматься, появился азарт и… ответственность перед ней. Ведь она, что называется, душу вкладывала, переживала за меня. Это важно.

В условиях индивидуального обучения педагог играет принципиальную роль. Он может и погубить талант, и помочь ему раскрыться. Мне повезло с педагогами. Кроме Эльвиры Петровны Россинской это ещё и Мери Симховна Лебензон – уникальный музыкант из Новосибирской консерватории, и Татьяна Петровна Николаева из аспирантуры Московской консерватории, народный артист. Когда, находясь за границей, я говорил, что учился у Николаевой, как правило, слышал: «О-о-о!»

Я всю жизнь буду Эльвире Петровне кланяться в пояс. Потому что именно она направила меня на этот путь. И дойдя до самой вершины – вот парадокс, – в результате разных обстоятельств я всё равно оказался в театре. Как музыкант и немножко актёр. У меня были небольшие роли, в которых я танцевал, пел, исполнял свою музыку, по-клоунски гримировался в «Снежном ревю», изображал Чарли Чаплина в «Эдит Пиаф». Это было настоящее актёрское перевоплощение, пластический этюд. Когда играл Вертинского, садился за рояль и вживую играл. Слышу: «А кто это у вас в балете так хорошо на фоно играет?» Было очень приятно, что никто не думал, что это танцующий пианист.

- И тут-то спортивная закалка пригодилась?

- Конечно! Со спортом вообще много параллелей, но это отдельная тема. - Сколько нужно уделять времени технике игры?

Примерно такой вопрос задали Михаилу Плетнёву, он ответил: «Всё время». Какой бы ни был талант, если он не занимается, исполнительских высот он не достигнет. Это физиология. Кто-то умный сказал: «Если ты в 17 лет не сыграл сонату Листа, то ты её уже никогда не сыграешь». Поэтому в музыкальных школах начинают учить – особенно скрипачей и пианистов – по принципу: чем раньше, тем лучше.

- С детства не могу себе представить бесконечность Вселенной и… как пианисты играют каждой рукой свою партию. Это по-особенному должна быть устроена голова или руки?

- (Смеётся.) У меня в Ялте был смешной случай. Однажды в соперники по настольному теннису достался очень слабый игрок, чтобы уравнять шансы, я взял ракетку в левую руку, хотя вообще-то правша. Кто-то из присутствующих говорит: «Ставлю рубль, что у меня так не выиграешь!» – «Вставай». И я его левой рукой обыграл. Так вот он тоже не мог понять, как это? А ему: «Да ты чё, это ж пианист».

Игра двумя руками – навык, который специально развивается. Баха спросили: «Трудно играть на органе?» – «Нет, надо просто знать, в какой момент нажать нужную клавишу». Это координация. Есть партия левой руки и правой. Они учатся отдельно, потом сводятся. Это труд.

- Вот ты сказал: «Дошёл до вершины». Неужели дальше некуда расти?

- Я не про творческий рост, а про музыкальное обучение, в котором выше аспирантуры Московской консерватории действительно уже некуда. Наша фортепьянная школа во всём мире очень высоко ценится. Вот этот путь я имел в виду: от музыкальной школы № 2 в Барнауле, с которой сейчас сотрудничаю, до аспирантуры Московской консерватории. А в творчестве нет вершины. Здесь действует принцип: лучше гор могут быть только горы. 

Патриотичный порыв

- А как в театре-то оказался?

- Случайно. В маленьком музыкальном театре надо было аккомпанировать на концерте актёрам. Мы выступили, и мне предложили сотрудничать. Творческой радости эта работа не приносила, но утешал сам факт: я в театре, вот актёры, декорации…

Когда Филимонов предложил поработать в большом музыкальном театре, я, честно говоря, отнёсся к этому с иронией. Но Владимир Калугин – бывший директор театра музкомедии, рано ушедший из жизни, убил меня одной фразой: «Ты – наш барнаульский музыкант, Владимир Николаевич – наш режиссёр, давайте работать своими силами». Это было сказано в то время, когда филармония делала ставку на импорт, на чужих. И я сразу согласился. С тех пор более двадцати лет тут и работаю. Сейчас ещё и в должности главного дирижёра.

- В чём главная сложность дирижёрской работы? Запомнить все партии со всеми нюансами? На мой взгляд, это труднее, чем выучить наизусть роман «Война и мир» Льва Толстого. Или сложнее добиться от оркестра нужного звучания?

- Сложный вопрос. Попробую ответить иначе. В спектакле «Любовь всегда загадка» есть небольшая увертюра. Однажды подходит ко мне помощник режиссёра и спрашивает: «Знаете, почему сегодня спектакль прошёл так хорошо?»

- Почему?

- Вы так здорово сыграли увертюру, что сразу взяли зал.

И я стал замечать: прихожу в боевом тонусе, с хорошим настроением, это какими-то путями передается оркестру, от него – на сцену. Всё аккумулируется в какой-то единый нерв, в единый пульс спектакля. А когда издерган какими-то проблемами, очень трудно войти в музыку. Думаешь, ладно, музыканты сейчас сами. Нет! Играют вяло, общий тонус падает.

- А может дирижёр заставить плохой оркестр зазвучать хорошо?

- Обязан, но тут что забавно. Когда оркестр играет хорошо, говорят: «Какой хороший оркестр!», а когда оркестр играет плохо: «Какой плохой дирижёр!»

- С чего начал, став главным дирижёром?

- С того, что сделал подставку у дирижёрского пульта выше, чтобы лучше видеть сцену и чтобы со сцены лучше видели меня. Когда приехал омский театр, один из режиссёров, бывавший у нас, встал на эту подставку и говорит: «О! Как у вас хорошо стало-то».

- Рецензенты в газетах редко упоминают дирижёров, обидно?

- Если журналисты забывают назвать дирижёра, это их проблема. Скажу, как сантехники говорят: когда о нас не вспоминают, значит, всё в порядке.

Справка «АП»

Евгений Захарович Гутчин родился 26 января 1958 г. в Барнауле. Учился в школах № 22, № 45, № 25, в детской музыкальной школе № 2 у Л. Половниковой, Л. Ерёминой, в Барнаульском государственном музыкальном училище в классе Э. Россинской. Окончив БГМУ с отличием, поступил в Новосибирскую консерваторию в класс профессора М. Лебензон. Окончил с отличием. Через год поступил на ассистентуру-стажировку (исполнительская аспирантура, где результат не научная диссертация, а сольные концерты) в Московскую консерваторию, в класс народной артистки СССР профессора Т. Николаевой. И снова красный диплом. Работал в АГИИК и БГМУ старшим преподавателем кафедры фортепиано, с 1992 года – главный дирижер театра музыкальной комедии и преподаватель музыкального колледжа. Дипломант и лауреат международных и всероссийских конкурсов. Лауреат премии Алтайского края.