Алтайский театр драмы открыл сезон премьерой «Барышни-крестьянки»

Театр драмы открыл 95 сезон премьерой комедии «Барышня-крестьянка». Постановочная группа перечитала Пушкина и кое-что дописала за него. А попутно «поженила» волынку с балалайкой и постаралась придать основному конфликту произведения актуальное политизированное звучание. Как это ни удивительно, из крошечной повести о «русских Ромео и Джульетте» из враждующих семей (только с хеппи-эндом) усилиями режиссера, композитора и балетмейстера удалось сделать спектакль в двух частях с антрактом!

Цирк с шотландцами

Задолго до премьеры театр сообщал, что, несмотря на немногочисленность основных героев пушкинской повести, в спектакле на сцену выйдет больше тридцати человек. В том числе выпускники и даже студенты младших курсов института культуры, занятые в девяти танцевальных и семи песенных номерах. Новичкам раздали роли дворовых людей помещиков Берестова и Муромского, и именно несметную дворню-то мы и видим на сцене в самом начале. Но кто бы мог подумать, что она окажется наряжена в костюмы… берез! Белый верх в черную крапинку, черный низ в белую крапинку, на ногах – лапти или обыкновенные кеды. Один к тому же очевидно африканского происхождения, нарочито плохо загримированный и в дурном парике, своим молчаливым присутствием на сцене неизменно вызывал веселое оживление зрителей.

Публике тут вообще отчаянно не позволяли заскучать ни на секунду, так что вскоре на сцену торжественно вышли уже «шотландцы» в килтах и медвежьих шапках, символизирующие англоманию помещика Муромского. Пару раз из-за кулис выскочили футболисты под предводительством мисс Жаксон (Лена Кегелева) – спортивной гувернантки главной героини, на костюм которой нашит рисунок британского флага. Устав протирать глаза, зритель минуте к пятнадцатой должен сдаться: в этом развеселом балагане или цирке с фанерными псами на колесиках и ирландскими танцами (да, были и они) ничто не слишком.

Если уж искать ключи к постановке в ее художественном оформлении, то режиссеру, очевидно, хотелось привнести в конфликт соседей-помещиков, мешающий счастью их детей, современное звучание. По мысли Александра Зыкова корни вражды этих двоих не в простой барской заносчивости, а в том, что Муромский (Александр Хряков) – западник и, более того, либерал, ну а «медведь и провинциал» Берестов (Эдуард Тимошенко) – русофил. Обстоятельства, на которые Пушкин иронично намекает, в спектакле шумно выкатывают из-за кулис в виде двух размалеванных фанерных задников. На одном – пряничный домик Берестова, на другом – помесь Биг-Бена с двухэтажным автобусом и красной телефонной будкой, чтобы шутка уж точно ни от кого не ускользнула.

Неудивительно, что на таком предельно китчевом фоне единственными нормальными людьми выглядят юные влюбленные Лиза Муромская (ее играет Анна Бекчанова) и Алексей Берестов (Вадим Заика), чьи костюмы и манеры почти не выглядят анахронизмом. Ну, до того момента, как Лизу оденут в белое платье, расшитое зелеными листочками (почему было не сшить для барышни-крестьянки каноничный синий сарафан, я, честно говоря, так и не смогла себе объяснить).

Новые узоры

Современные исследователи склонны считать «Повести Белкина» своего рода игрой, почти что постмодернистским экспериментом Пушкина. Их сюжеты были явно заимствованы в европейской литературе сентиментализма, причем к 1830 году подобные комедии и нравоучительные повести (вроде нашей, про дворянина, влюбленного в переодетую крестьянку) уже относились к низовой литературе и образованной публикой воспринимались как безнадежно устаревшие. Будто бы Пушкину захотелось «вышить новые узоры по старой канве», отсюда и фигура вымышленного рассказчика Ивана Петровича Белкина, и двойная мистификация (самому Белкину, человеку небогатого воображения, эти истории якобы рассказали его приятели), и многослойная ирония, которой полны эти тексты.

Режиссер же вновь разжаловал этот простой сюжет, понизив его статус и вовсе до площадного представления, в котором, когда перестает хватать реплик, пляшут. Кстати, фигура повествователя Белкина материализуется на сцене в лице актера Антона Киркова, и это тоже становится шуткой. Встретив таинственного господина в золотом цилиндре и плаще с пелериной, управляющий помещика Берестова восклицает: «Быть не может – Лександр Сергеич!» И слышит в ответ: «Да нет, вы ошиблись: Белкин Иван Петрович, тоже литератор, служу по почтовой части». В дальнейшем этот Белкин становится очевидцем всех событий, участником званого обеда, на котором происходит примирение враждовавших помещиков. А в какой-то момент начинает вкратце пересказывать Лизе сюжет повести «Метель».

Необходимость дать реплики многочисленному актерскому составу приводит к тому, что за Пушкина дописывают диалоги, причем много. Где-то удачно, а где-то не очень. Дворовая девушка Настя, хоть и доверенное лицо Лизы, едва ли могла бы заявить своей барышне: «Вот жалко мне вас, все в мечтах живете!» Чуть ли не самые смешные реплики во всей повести почему-то потерялись («Румянец во всю щеку», – восторженно описывает Настя молодого Алексея Берестова, и книжная Лиза Муромская не может скрыть разочарования: «Право? А я так думала, что у него лицо бледное»). Зато в спектакле в уста барышни вложили просьбу… не тянуть кота за хвост. Байронический Алексей, чтобы уговорить мнимую крестьянку Акулину продолжать их тайные встречи, угрожает: «Иначе я за себя не ручаюсь. Пить буду! Запоем! Сопьюсь и утоплюсь. На Кавказ уеду».

С прочими крестьянами и вовсе не церемонились:

– Кого посылал-то? – допытывается Муромский у своего управляющего в пространном комическом диалоге по поводу лаптей.

– Так разве их упомнишь-то? Кто первый подвернулся, того и послал на х… хутор!

В лучшие моменты юные влюбленные цитируют друг другу Шекспира и Байрона, и это кажется хорошей идеей. Как, кстати, и задумчивая песня «Не видала ль, девица, коня моего?», по-настоящему волшебно исполненная артистами на много голосов в сцене крестьянского праздника. А вот многочисленные танцы хоть и поддерживают на формальном уровне противостояние и примирение всего русского и английского (композитор Андрей Федоськин в одном музыкальном номере остроумно соединил волынку и балалайку), но ломают ритм действа, никак не двигая при этом сюжет.

Что же касается окончательных впечатлений, то они тут, кажется, всецело зависят от готовности зрителей смириться с таким бестрепетным отношением к «нашему всему» и принять правила режиссерской игры. Во всяком случае, на премьере довелось услышать и возмущенное бурчание в соседних рядах, и смех, и овации, которыми в конце вознаградили артистов.

Фото Андрей Луковский