Спектакль «Москва - Петушки» поставили на экспериментальной сцене Театра драмы
17:00, 12 мая 2016г, Культура 1732
Овеянная легендами псевдоавтобиографическая поэма в прозе «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева в марте этого года претворилась в компактный и эффектный с визуальной стороны спектакль Максима Астафьева на экспериментальной сцене театра драмы им. В.М. Шукшина. Площадка эта как нельзя лучше подходит для такой постановки, и не только по причине своей экспериментальности.
Сцена здесь начинается буквально в двух метрах от первого ряда кресел (например, в одном эпизоде спектакля артисты волокут «пьяного» коллегу под белы рученьки, едва не натыкаясь на зрителей и постоянно извиняясь). Сравнительно небольшое пространство вынуждает художников-постановщиков идти в сторону самого минималистического оформления. И оживающему на наших глазах ерофеевскому тексту эта интимная, камерная обстановка очень идет.
Заняв места, зрители увидели красноватые рельсы от края до края черной сцены, несколько зеленоватых фанерных кресел, сцепленных по несколько штук, как на советских вокзалах, а еще две мутно-прозрачные панели с надписями «Не прислоняться» и табло, на котором по ходу действия загорались названия станций. В таких вот лаконичных декорациях, придуманных художником Марией Рыковой, и проходило метафизическое путешествие героя, полного тезки своего создателя, из Москвы в Петушки (и обратно). Путешествие, начавшееся с тяжкого похмельного пробуждения в московском подъезде и закончившееся мистическим ночным инцидентом в другом московском подъезде. Оно, конечно, не сводится к поверхностному сюжету, в котором главный герой – Веничка Ерофеев – поехал к любовнице в Петушки (место, «где не умолкают птицы ни днем ни ночью, где ни зимой ни летом не отцветает жасмин»), но в поезде сильно напился с попутчиками, проспал свою станцию и ночью приехал в Москву, где все не очень хорошо обернулось.
Путешествие это, как наверняка известно даже тем, кто не читал Веничкин текст, обильно пропитано разнообразнейшим алкоголем и оттого тяготеет то к пьяненькой многословной сентиментальности, то к веселому абсурду, а под конец – к настоящему делирию, жестокому алкогольному психозу. Хотя это лишь второй внешний слой лихой постмодернистской поэмы, созданной на рубеже 60-70-х годов, насыщенной библейскими и литературными аллюзиями, выворачивающей наизнанку примитивные схемы советской политинформации. В конце концов, охотно злоупотребляющей непечатной лексикой. Кстати, именно эту сторону ерофеевского текста, несмотря на жесткий возрастной ценз «18+», режиссер-постановщик Максим Астафьев постарался смягчить где только возможно.
Через два месяца после премьеры нам довелось застать аншлаг. Но, судя по реакции публики (а точнее, по отсутствию реакции в заслуживающих оживления моментах), немногие зрители успели познакомиться с литературным первоисточником. В антракте можно было услышать слова «скучновато» и «не для всех». Хотя режиссер, заметим, весьма преуспел в переводе безумного ерофеевского текста на язык более-менее традиционной театральной формы – спектакль даже успели упрекнуть в буквальности и иллюстративности. Скажем, не сократи он пространные сны лирического героя из второй части поэмы, спектакль, в котором посреди поезда внезапно возникли бы княгиня с камердинером, царь Митридат и восстание в Петушках, явно стал бы куда более «не для всех». А абсурдно-мистическую сторону поэмы здесь решили передать посредством света и костюмов.
О костюмах персонажей, за которые ответственна художник Ольга Лагеда, вообще хочется говорить долго и обстоятельно. Скажем, от хора ангелов, с которым то и дело общается похмельный лирический герой, здесь остались два пусть и бескрылых, но абсолютно небесных создания – актрисы Анна Бекчанова и Анастасия Томилова, одетые во все белое. Одна из них облачена в балетную пачку, белоснежный же ватник и трогательные белые валенки, а ее голову венчает огромный кокошник, усеянный мерцающими кругляшками, в которых при ближайшем рассмотрении узнаются… крышки от пивных бутылок. В голове мгновенно вскипает коктейль, в котором бурлят Васнецов с Врубелем, Царевна Лебедь с птицей Сирин и, разумеется, непременным «Лебединым озером».
Веничка, сыгранный Константином Кольцовым, одет, пожалуй, слишком прилично для запойного алкоголика, ночующего в подъезде. Впрочем, он по большому счету и не играет запой или даже опьянение. Да и водка тут скорее компонент некоего мистического, алхимического процесса, что вполне в духе поэмы. Бутылки, о которых столько говорят, появляются на сцене далеко не сразу, да и актеры из них не пьют, а лишь запрокидывают головы («как пианисты») и высоко воздевают руки с пустыми сосудами. Компанию Константину Кольцову на сцене составляют Игорь Черепанов, Вадим Заика, Юрий Антипенков, Елена Адушева и Вячеслав Сысоев, примеряющие по ходу действия все новые образы. Примеряющие буквально: вот Игорь Черепанов надевает кепку – и становится «1-м рабочим», клеит откровенно бутафорскую бороду и надвигает на глаза бесформенную шляпу – и он «Дед Митрич», надевает устрашающе-красивую маску не то животного, не то демона – и он «1-й убийца» и так далее.
Хотя лучше всего здесь удались как раз те моменты, в которых главный герой остается на сцене в компании разве что ангелов да одинокого луча света – тогда, когда он вспоминает, как пил лимонную у кроватки больного сына. В этих сценах сквозь иронию ерофеевского текста и прорывается вдруг исповедальная интонация тоскующей человеческой души, вконец запутавшейся в абсурдном мире.
Кстати, об убийцах. Финал поэмы можно трактовать как минимум тремя разными способами, но режиссер, похоже, склоняется к буквальному прочтению. «Они вонзили мне шило в самое горло… Я не знал, что есть на свете такая боль, я скрючился от муки. Густая красная буква «Ю» распласталась у меня в глазах, задрожала, и с тех пор я не приходил в сознание и никогда не приду» – эти загадочные слова произносит заранее записанный голос главного героя, когда самого его на сцене уже нет.
