На день рождения – война

Не люблю расхожего журналистского выражения «маленькая, но уютная квартира», но к жилью Николая Андреевича Фамильцева подходит как раз именно оно. Вместе с журналистом газеты «Яровские вести» Александром Кривоножко сидим у гостеприимного хозяина уже не первый час, но уходить не хочется. Уж больно интересно слушать то, что он рассказывает о своей жизни, а фактически и о жизни страны в целом. Несмотря на почтенный возраст, память у ветерана изумительная и сохраняет в себе такие детальки былого, каких ни в книжках не прочитаешь, ни на экране телевизора не увидишь. Да что там память, Николай Андреевич по сей день не только водит машину, но еще и сам ее ремонтирует при необходимости. Как говорится, остается только позавидовать. Хотя… Попробуй еще проживи такую жизнь…

Детство, отрочество, юность

- Я про себя говорю, что родился при капитализме 22 июня 1917 года и из жизни уйду тоже при капитализме, - улыбается Николай Андреевич. - Место рождения - тогда еще Алтайская губерния, село Старо-Песчаное, ныне Бурлинского района. Бываю там довольно часто, вчера только оттуда с рыбалки приехал. Хорошее было село, а вот жизнь - разная. Мне стукнуло пять лет, когда умер отец, мать вышла замуж за моего будущего отчима, у которого от сибирской язвы умерла жена, тогда от нее много народа мерло. Когда они сошлись, в нашей общей семье стало ни много ни мало двадцать человек. Но не припомню, чтобы при такой ораве мы голодали, хоть и разносолов не было, конечно. Скажем, о сахаре мы и понятия не имели. Имелось тогда у нас хозяйство: шесть коров, три лошади, пахали, сеяли, я любил на пашню маленьким ездить. В околках полно всякой живности: куропатки, рябчики, суслики, хомяки, лисы… Мы там с моими сводными братьями гуляли всегда, хорошо на природе ведь. Я ее и по сей день люблю, хотя не та она уже в тех местах, конечно.

Вот в 1932-1933 годах во время коллективизации действительно пришлось поголодать по-настоящему. Наобещали, как у нас всегда, золотые горы мужику, а получилось - шиш. А тут еще и неурожай как на грех… Голод был страшный, а рядом, в Казахстане, видать, еще хлеще. Оттуда все время шли и шли чуть живые люди, просили милостыню, да кто ж ее подаст, если у самих ничего нет. Отчим с матерью нас как-то уберегли, никто не помер. Мололи лебеду на лепешки, траву всякую ели, сусликов, все, что только можно было… Пережили как-то, а уже в 34-м стало полегче.

В 1937 году колхоз отправил меня учиться на зоотехника в Каинск, он тогда Куйбышевым стал. Это в Новосибирской области. Летом 1938-го я учебу закончил, вернулся домой и принял хозяйство. Бедность была страшная, одеть и то нечего. У меня, правда, имелся хлопчатобумажный костюм, а вот обуви нет, ходил босиком. Доярки надо мной смеялись: «Смотри, начальник. Босиком, да с портфелем». Но это они шутили, никакого портфеля у меня тоже не было.

А вообще, не до смеху стало. Скот дохнет, того и гляди, в тюрьму дорожка откроется. Точно знаю, если бы я в армию не попал, то сидел бы. Это ведь 38-й год, людей в селе совсем невинных забирали, а уж меня-то…

В канун большой беды

В 1939-м в Славгороде загрузили нас, новобранцев, в телячьи вагоны, и двинулись мы в долгую дорогу - на Дальний Восток. Ехали через много городов и все шутили – этот, мол, нам не подходит и этот тоже. И привезли нас в глушь, на пустое место. Палатки, правда, были натянуты, а больше ничего, все потом сами строили. Вскоре послали меня учиться в полковую школу в Гродеково на командира орудия. Целый год я там пробыл и, надо сказать, подготовку получил хорошую. Потом опять в свой полк, послужил немного в новой должности, и вскоре вызывают весь младший комсостав в штаб и предлагают нам ехать учиться в командное училище. Да не куда-нибудь, а в Москву. Так я, колхозник, стал кремлевским курсантом.

Кроме учебы охраняли мы правительство, принимали участие в парадах и встречах зарубежных именитых гостей. На парадах ходили тремя «коробочками», и в первой такой «коробочке» я был в первой шеренге. Видел, конечно, на трибуне Мавзолея и всех членов правительства. Приятно было, конечно, что я, оборванный босой колхозник, вот куда попал, ну и все на этом.

Выпили…

1 мая 1941 года я получил звание лейтенанта и направление в стрелковую дивизию, которая размещалась в Западной Белоруссии недалеко от нашей новой границы. Попал в пулеметную роту командиром взвода. Пулемет «максим» я знал назубок, станок его весом в 32 килограмма на занятиях таскал на себе как игрушку и числился лучшим стрелком.

21 июня мы с двумя приятелями собрались, достали где-то чекушку водки, хоть ее в части, понятное дело, было не найти. А еще перед этим я знакомую девушку, которая собиралась в город ехать, попросил купить там пару бутылок водки, чтоб уж нормально выпить на мой день рождения. Выпили…

Утром я пришел в расположение своего взвода, и тут из полка машина: «Боевая тревога!» Нас вывели в лес и сообщили, что в Волковыске, неподалеку от нас высажен десант. Поскольку до этого шло много разговоров о предстоящих учениях, мы этому сообщению большого внимания не придали, а потом, когда уже выехали на дорогу, увидели, что километрах в двух от нас кружат над землей самолеты и что-то бомбят. «Значит, учения уже начались», - подумал я и взял бинокль, чтобы получше рассмотреть, что там происходит. Мать моя! А на крыльях-то самолетов - кресты! Аж в озноб бросило. И тут и над нами самолеты пошли, да так низко, что, кажется, головы нам посшибают, и чешут из пулеметов. Пролетели, смотрим, а от границы бегут наши солдаты, что там укрепления строили, везут на лошадях бетономешалки, еще какое-то добро.

«Назад! - кричат. - Назад!» А куда назад-то? Вскоре стемнело, ночь спокойно прошла, на другой день выдали нам голодным по кусочку сахара, и пошли мы в наступление.

Командиру нашей роты, тоже лейтенанту, было лет сорок, если не больше, и о том, как в наступление ходить, он если и знал когда, то уже, наверное, забыл. Никакого боевого порядка, как нас в училище обучали, попросту толпой поперли вперед. Стреляют куда-то, у кого винтовки есть, а через нас немецкие снаряды летят, головы к земле гнут. Вышли на опушку, команда: «Окопаться!» А чем? Ни лопат, ни какого другого шанцевого инструмента, ничего нет. Ну установили два пулемета. Лежим, ждем.

И вот выходит из леса колонна немцев и, не рассыпаясь в цепь, прет строем в нашу сторону, уверенные, очевидно, что тут никого нет. Подпустили мы их метров, наверное, на семьдесят и как врезали из двух «максимов»! Думаю, если из них живой кто остался, крепко повезло. И тут же из лесочка напротив открылась по нам стрельба, да такая точная. В считаные минуты мне всех солдат из строя вывели.

Остались мы вдвоем с бойцом по фамилии Панкрушихин. Лег я за пулемет и до ночи уже на 24 июня отстреливался. Подбираются ближе, лезут, лезут…Я тр-р-р из «максима» - они назад. Стемнело, тихо-тихо стало кругом, будто и не было ничего. Только ракеты взлетают да зарево впереди. На другой день опять стреляли с Панкрушихиным, пока патроны не вышли. Глянул на часы, хотел время посмотреть, а их нет, пулей срезало. Тут как раз боец прибежал - с приказом отходить. Вышли к своим и пулеметы даже вытащили, а там меня похоронили уже, решили, что погиб. Стали отступать.

Хаос

Мы к тому времени были уже в окружении, немцы продвинулись далеко на восток, и мы шли туда же к своим. Топали, топали, никто нас не кормил, командования тоже никакого. Соберут, бывает, в лесу, перепишут всех, распределят по ротам и взводам, а утром встаешь - уже нет никого, разошлись кто куда. Выручали нас местные жители, а то бы с голоду перемерли все. Так и то, зайдешь в деревню, попросишь поесть, а хозяйка чуть не плачет: «Ну нету, родные, ничего. Впереди вас уже сколько солдатиков прошло». Хорошо, если пшеница есть. Тогда запарят ее в чугунке в русской печи, так хоть живот набьешь. Поляки, что там жили, ничего не давали, нету, мол. В одном селе ксендз с колокольни по нашим огонь из пулемета открыл. Взяли его. Пробовали и оборону держать, да только чем, оружия-то уже почти ни у кого не было и патронов тоже. Так и топали дальше.

В лесу одном задержались, народу набралось много. Появляется майор, чистенько одетый, подтянутый, говорит, что он - командир 121-го артиллерийского полка и мы сейчас должны пойти на прорыв окружения, он укажет, где у фашистов уязвимое место. Собрал всех, кто был с винтовками, подходит ко мне. Спрашивает: «Ты кто?» Я отвечаю, что пулеметчик. Он говорит: «Через полчаса выдвигайтесь, кто без оружия, вслед за нами. Возьмете у убитых винтовки, будете поддерживать нас». И увел тех.

Потом, кто живой остался, рассказывали, что они шли сколько-то, а потом этот майор говорит: «Немцы впереди, давайте на них с криком «ура!». Они этого боятся». Ну закричали: «Ура!» - побежали вперед и наскочили прямо на немецкие танки. Мы потом оттуда раненых по ржи таскали-таскали, да только больше помочь им ничем не могли. Так в том лесочке и оставили, сами дальше пошли. Шпион этот майор оказался...

Так и шли толпами по лесам, по дорогам. Немцы подъедут на мотоциклах, сколько-то народу отделят и угонят куда-то, а на остальных и внимания не обращают. Куда, мол, вы денетесь. Донимал голод больше всего. В одном месте - неподалеку от Минска попали мы в глубокий лог, где были тысячи окруженцев. Многие просто не могли уже идти дальше, так обессилели от голода. Много и мертвых было. Другие накопали нор в откосе и в них жили, уж не знаю, чего дожидаясь...

А в августе мы уже втроем шли, я и еще двое ребят - лейтенантов. Остановились днем в поле, в копнах спрятались, слышим, артиллерия впереди гремит, похоже, до линии фронта дошли. Ночью двинулись дальше. Идем и видим впереди огонек, думаем, наверное, это керосиновая лампа в окошке, зайдем, может, хоть покормят. Подходим ближе и видим… Стоит немец, и на груди у него светится электрический фонарик. Мы его увидели, и он нас увидел. Сказал что-то тихо и рукой машет, проходите, мол. Мы мимо него прошли, идем шаг за шагом, а я все думаю: «Вот сейчас, сейчас в спину выстрелит». Потом уже когда дальше отошли, отдышались, один из товарищей моих говорит: «Это не немец. Это чех или поляк, по говору слышно. Он по-польски сказал, чтобы проходили». Прошли еще немного и слышим уже по-русски: «Стой!»

Свои

Отправили нас в особый отдел под страшной охраной, не побоялись и того, что у каждого из нас по миллиону вшей тогда было. Остановились в лесу, чтоб малую нужду справить, так чуть ли не под пулеметом это делать пришлось. Ночью привезли куда следует, посадили в камеру, сидим вшей бьем. Попробовал я в «волчок», что на дверях, посмотреть, а мне навстречу штыком. Еле глаз уберег. Утром принесли нам по сушеному чебачку, немного хлеба и чаю с сахарином. Ничего, жить можно. Потом на допрос.

- Давай, предатель, рассказывай, кто тебя сюда прислал.

Я говорю, так, мол, и так, а он:

- Что ты мне тут рассказываешь. Где твои бойцы?

Опять ему объясняю, что у меня их, считай, в первый день войны всех из строя выбили, а он меня и не слушает. Командует следующего привести.

Так три раза меня туда таскали, стращали по-всякому. Утром на третий день заходит в камеру старшина – давайте, говорит, на выход.

Отвели нас в душ, подстригли, помазали какой-то мазью от вшей, выдали старое хлопчатобумажное обмундирование, ботинки с обмотками, отвели в казарму, где было человек восемьсот таких же, как мы, вышедших из окружения бойцов и командиров. Сутки мы не просыпались, пробыли там еще неделю, ничего не делая. А потом меня как кадрового командира отправили в запасной полк готовить для войны новых солдат.

Там я пробыл почти до конца 1944 года, вдалбливал солдатам в головы, что такое война не в кино, а на самом деле, учил всему, что только сам мог и умел. А у меня тут опыт имелся… Потом опять на фронт и опять командиром взвода, только уже автоматной роты. Наши тогда уже выходили на границу Польши с Германией. Вот в ней-то мне и пришлось еще повоевать. Многое, конечно, изменилось к тому времени в армии по сравнению с первыми месяцами войны в лучшую сторону. Дошли мы в конце концов до курортного города Карлсбада, что в Чехословакии. И вот она, победа…

Назад в Россию наша часть шла в пешем строю, с песнями. Даже в немецких городках выходили на улицу жители и кланялись нам, довольны были, что все это наконец кончилось.

Медаль «За отвагу» имею. Да еще судьба наградила по-царски, не дала в той каше 41-го сгинуть, через которую мне пройти пришлось. А все ж таки смогли мы с фашистами за то лето страшное поквитаться. Такую машину одолели. Сегодня многие и представить-то, наверное, не смогут, с какой силищей мы тягались и справились…

г. Яровое.