ПОСЛЕДНИЙ ПРИЮТ

– В канун войны наша стрелковая дивизия размещалась на Урале. В первых числах июня 41-го поступил приказ о передислокации на западную границу, – рассказывал несколько лет назад автору яровчанин Иван Лоренц. – Перед отправкой всем красноармейцам было выдано новое обмундирование, и нас повели в баню. Уже там, еще до помывки, пришел с обычным банным тазиком политрук батареи, а в тазике этом россыпью лежали небольшие эбонитовые футлярчики. Он раздал их нам и вручил каждому по два длинных и узких листочка бумаги. Сказал, что в них необходимо записать фамилию, имя, отчество, адрес родителей или других родственников. Стало понятно, что это и есть смертный медальон, про который я уже от кого-то слышал. По сердцу потянуло холодком, и, думаю, не только у одного меня…

Приказом народного комиссара обороны Союза ССР N 138 от 15.03.41 года взамен используемых еще в царской армии вводились новые медальоны в виде эбонитового пенала с вкладышем на пергаментной бумаге в двух экземплярах. На бланке вкладыша имелись следующие графы: фамилия, имя, отчество, год рождения, воинское звание; уроженец: республика, край, область, город, район, сельский совет, деревня; адрес семьи; фамилия, имя и отчество родственника; каким райвоенкоматом призван; группа крови.

Во время Великой Отечественной войны в некоторых частях также использовались медальоны с деревянными и металлическими пеналами. Как правило, вкладыши в них сохранялись плохо. Иногда отдельные бойцы использовали вместо пеналов обычные винтовочные гильзы.

Многие красноармейцы либо вовсе выбрасывали эти эбонитовые футлярчики, либо вкладывали в них незаполненные бумажки, поскольку носить «смертник» со своими данными считалось очень плохой приметой, возможностью накликать беду. Автор встречался с поисковиками, работающими у карельского села Ругозеро, где 7 сентября 1941 года в тяжелом, действительно неравном бою с финнами погиб сформированный сплошь из жителей Алтайского края Сибирский батальон. Работающие на голом энтузиазме местные поисковики похоронили в братской могиле около 200 останков наших земляков. Смертные медальоны оказались у очень немногих. Первое имя, которое удалось установить с помощью «паспорта на тот свет», как именовался в красноармейской среде солдатский медальон, было имя Василия Невежина, в среднем же данные о погибших были лишь в одной из двадцати капсул.

– Чаще всего сами медальоны есть, но в них записки не заполнены, либо вовсе не вложены, – рассказал Сергей Александров. – А бывало и по-другому. В одном месте нашли стрелковые ячейки, в которых отстреливались четверо наших солдат. Видать, здорово они насолили финнам – у всех, возможно, уже после смерти, головы были пробиты прикладами, а их смертные медальоны – искрошены. Записки, если и были, истлели, и кто были эти герои, теперь уже никогда не узнаешь.

В ноябре 1942 года вышел приказ НКО N 376 «О снятии медальонов со снабжения Красной армии». Чем руководствовались при подготовке этого приказа в Наркомате обороны? А привело это к увеличению числа пропавших без вести.

Бывало, что сохраненный военнослужащим смертный медальон спасал его от многих неприятностей, а то и преждевременной гибели. Подобная история случилась с жителем Павловска Ефимом Чуриловым.

Свой «смертник» Ефим Никанорович получил летом 1941-го под Киевом. Спрятал в потайной карман брюк и понес его через бои, а затем и плен, скитания, партизанские дороги. Осенью 1944-го он вместе с группой своих товарищей, бывших советских военнопленных, воевавших в составе партизанского отряда на территории Словакии, вышел к своим. Встретили совсем неласково, едва не посчитали «власовцами».

Основания сомневаться у особистов были – обмундирование всех стран Европы, документов никаких, подтвердить их рассказ некому. Посадили в каталажку, несколько дней водили на допросы, и неизвестно чем бы это вообще кончилось, но Чурилова выручил его смертный медальон. Особисты изучили его, сделали необходимые запросы куда следует. Поверили Ефиму или нет, но из-под стражи выпустили и отправили воевать дальше.

По «Порядку» и без него

23 декабря 1940 года нарком обороны СССР маршал Тимошенко в срочном порядке созвал в Москву на совещание высший командный состав Красной армии. Подводя итоги девятидневной работы, Сталин спросил собравшихся в Георгиевском зале Кремля военачальников: «У кого есть какие предложения?» Встал командующий Забайкальским военным округом (будущий маршал Советского Союза. – К.С.) Иван Конев.

– Товарищ Сталин, у нас нет похоронных команд, на случай войны в полках надо предусмотреть их.

Сталин обвел взглядом зал: «Кто еще так думает?» Ответом было молчание. Уловив настроение зала, он заключил: «Товарищи маршалы и генералы! Командующий Забайкальским военным округом Конев предлагает похоронные команды. Зачем? Ведь наша доблестная Красная армия будет громить врага на его территории, малой кровью, могучим ударом!»

Однако еще до того, как с «малой кровью» и «могучим ударом» ничего не получилось, а именно 15 марта 1941 года (учитывая печальный опыт финской кампании), нарком обороны издал приказ N 138. В нем – о персональном учете потерь и погребении погибших личного состава Красной армии в военное время. Позже, уже в феврале 1944-го, был издан приказ НКО СССР, в котором был определен:

«Порядок погребения погибших военнослужащих офицерского, сержантского и рядового состава:

…108. Вынос убитых с поля боя и погребение их является обязательным при всех условиях боя.

109. Погребение убитых и умерших от ран на поле боя производится специально выделенными командиром полка (отдельной части) командами погребения. Начальники этих команд назначаются также командиром полка.

110. Погребение убитых и умерших от ран производится в индивидуальных или братских могилах по указанию командира полка. Погребению подлежат все убитые военнослужащие, находящиеся в зоне работы команды погребения, независимо от принадлежности к другой части или другому роду войск. Для могил выбираются лучшие места как в населенных пунктах, так и прилегающей к ним местности: кладбища, площади, парки, скверы, сады, а вне населенных пунктов – курганы, рощи, перекрестки дорог и т. д…»

Разумеется, что в широкомасштабной маневренной войне выполнять все это далеко не всегда представлялось возможным.

Вот лишь два воспоминания бывших фронтовиков о том, как они прощались со своими боевыми товарищами.

Ольга Корж, санинструктор кавалерийского эскадрона:

– Молодой такой, интересный парень. И лежит убитый. Я представляла, что всех погибших хоронят с воинскими почестями, а его берут и тащат к орешнику. Вырыли могилу… Без гроба, без ничего зарывают в землю, прямо так и засыпали. Солнце ярко светило, и на него тоже. Теплый летний день. Не было ни плащ-палатки, ничего, его положили в гимнастерке, галифе, как он был, и все это еще новое, он, видно, недавно прибыл. Так положили и зарыли. Ямка была неглубокая, только чтобы он лег. И рана небольшая, смертельная – в висок, но крови мало, и человек лежит, как живой, только очень бледный. За обстрелом началась бомбежка. Разбомбили это место. Не знаю, что там осталось…

А как в окружении людей хоронили? Тут же, рядом, возле окопчика, где мы сами сидим, зарыли – и все. Бугорок только оставался. Его, конечно, если следом немцы идут или танки, тут же затопчут. Обыкновенная земля оставалась, никакого следа. Часто хоронили в лесу под деревьями… Под дубами, под березами.

Уроженец села Знаменка Славгородского района Иван Новохацкий, офицер-артиллерист:

– Убитых, а их было много, хоронили тут же. Впрочем, хоронили – слишком громко сказано. В лучшем случае, накрыв плащ-палаткой по нескольку человек, засыпали в окопе или большой воронке, в которых часто на дне стояла вода. Нередко закапывали без всякой плащ-палатки, лицом вниз. Нередко убитые по нескольку дней лежали незарытыми, было не до них.

Приказом народного комиссара обороны от 2 апреля 1942 года было введено в действие еще одно положение об уборке бывших полей сражений, которое, однако, не отменяло предыдущее N 138. В нем уборка трупов своих и вражеских солдат возлагалась на похоронные команды, формируемые из местных жителей местными Советами депутатов трудящихся, но подотчетные командиру части, дислоцирующейся здесь, или районному военному комиссару.

А уже 22 апреля начальник Главного управления тыла Красной армии издал приказ, которым возложил обязанность по уборке трупов на санитарные управления армий.

Тем не менее жителям прифронтовой полосы пришлось немало потрудиться, предавая земле останки своих защитников, порой близких им людей и даже родственников. Яровчанин Василий Свиридов в своей книге «Судьба детей войны» пишет о боях в феврале 1943-го неподалеку от его родного курского хутора Опушино:

– После освобождения Обояни наши шли вперед, выбивая немцев из впереди лежавших сел. В ротах оставалось мало бойцов, и пополнялись они теперь за счет мужского населения из освобожденных сел и деревень. Медкомиссий, конечно, не было, набирали бойцов в виде ополчения из тех, кто пришел на сборный пункт. Распределяли по ротам, взводам и шли дальше, с боями освобождая другие села.

Бойцы говорили, что в Кондратовке немец хорошо засел, бои там были сильные и не один день. Когда они закончились, на поле боя вышли женщины, подростки, старики. Были там и наши хуторяне, искали своих. Ходили среди убитых, нагибались, переворачивали и, опознав, увозили домой.

Барнаулка Раиса Меренкова, в 1944-м житель Белоруссии:

– Когда наступало затишье, мы выходили из своих временных убежищ, собирали убитых красноармейцев, стаскивали их в один окоп. Руки у меня, шестилетней девчушки, были еще совсем слабенькие, но я старалась помочь взрослым в этой их скорбной работе. Так что братские могилы на Могилевщине выкопаны руками детей, женщин, стариков. При этом и самих их немало погибло от неразорвавшихся снарядов.

Без следа

Барнаулец Дмитрий Каланчин, оккупированный фашистами Донбасс, весна 1942-го:

– Мешочники, что шли с Донбасса по Украине от деревни к деревне менять вещи на продукты, ночевали, сменяя друг друга, в брошенных колхозных сараях, конюшнях. Одни ушли – другие приходят. Тысячи и тысячи людей так шли, плюс еще с осени 41-го разбрелись по Украине оставшиеся в окружении красноармейцы, какие к бабам прибились, а какие так и бродили, ночевали в тех же конюшнях и сараях.

Тиф гулял вовсю. И после каждой ночи в таких местах оставалось два, три, а то и больше трупов. Крестьяне вывозили их на кладбище и всех в одной яме закапывали. Холмик – и все. Что за люди были, так неизвестным и осталось, их родные ничего о них не узнали.

Борис Соколов, лагерь советских военнопленных Саласпилс, Литва, зима 1942-43 годов:

– Ежедневно по утрам почти у каждого барака валялись то один, то несколько босых и раздетых трупов. Сначала специальная похоронная команда свозит их в сарай, превращенный в мертвецкую. Затем раза два-три в день их отвозят за лагерь и зарывают в заранее выкопанных рвах. Эта грустная процессия, словно для большей торжественности, движется очень медленно. А просто сказать, десять человек, впрягшись в оглобли, с натугой волокут тяжелую обозную повозку, доверху нагруженную трупами и укрытую брезентом.

Местные миннезингеры, сложившие множество песен, воспели и это обстоятельство и поют на мотив «Колымы»:

Мертвецов по утрам там таскали
В тот холодный, без двери,сарай.
Как обойму в порядок складали,
Для отправки готовили в рай.
Грабарям там работы хватало.
В день два раза, а часто и три
С мертвецами повозку возили
Туда, где рылись глубокие рвы.

Сергей Голубев, лагерь советских военнопленных в Рославле, зима 1941 года:

– «Капут-бригада» (или могильщики) называлась так от часто произносимого фашистами слова «капут», то есть смерть, конец. Бригада была довольно многочисленной. Иногда состав ее доходил до 330-350 человек. Почему-то в «капут-бригаду» немцы отбирали преимущественно людей из среднеазиатских национальностей. Одеты «капутчики» были значительно теплее остальных, так как снимали одежду с умерших, да и питание они получали несколько больше.

Могилу делали общую, на пять-шесть тысяч трупов. В длину могила иногда достигала 80-100 метров. Трупы укладывались в вырытую яму ровными рядами и засыпались землей. На месте таких могил впоследствии возвышались большие холмы.

* * *

После освобождения американскими войсками концентрационного лагеря у немецкого городка Штукенброк (в этом лагере менее чем за четыре года нашли свою смерть примерно 65 000 человек. – К.С.) находящиеся в нем русские военнопленные перед
отъездом на родину создали проект и 2 мая 1945 года поставили на лагерном кладбище памятник своим погибшим товарищам. Во время его открытия на могилы упала и скончалась у всех на глазах русская женщина.

«Остались незащищенными»

На нашего знаменитого земляка, жителя Налобихи, на фронте артиллерийского разведчика Алексея Скурлатова (его образ благодаря болгарскому скульптору стал «известен Болгарии всей» и запечатлен в памятнике русскому солдату в Пловдиве. – К.С.) в войну приходили две похоронки, а он все же вернулся в родное село.

А сколько защитников Отечества нашли упокоение в братских могилах! А сколько и сегодня, спустя почти 65 лет со дня окончания Великой Отечественной, лежат незахороненными в полях, лесах и болотах малообжитых мест нашей Родины! Сотни тысяч солдат России! Как сказал президент Центра розыска без вести пропавших защитников Родины Степан Кашурко: «Они защитили нас, а сами остались незащищенными».

Во время встречи с директором школы села Большероманово Табунского района Николаем Чайкой, неоднократно работавшим в поисковых отрядах и организовавшем поездки своих учеников на Смоленщину, где погибли многие наши земляки, воины формировавшейся в славгородских степях зимой 41-го 312-й стрелковой дивизии, я спросил: «Николай, скажи просто, без пафоса, зачем это тебе? Другая жизнь, поколение «пепси»…

– Фамилия Чайка у меня по матери, и причина тому – война, – рассказал Николай Владимирович. – У моего деда Ивана Чайки было пять дочерей, последняя родилась уже в 1942 году после его гибели на фронте в 312-й дивизии. И отец мой согласился, чтобы я носил фамилию матери, чтобы не прервалась она.

Да, я знаю, что деда своего не найду, но мне обидно и за него, и за всех тех, кто там незахороненный лежит, не по-людски это. В поисковые отряды идут не пацаны, сорокалетние серьезные мужчины. Зачем? Мы знаем зачем, и ты знаешь, и большинство из нас.

Да, людей, знающих «зачем», среди нас, по счастью, еще хватает. Много лет занимается поисковой работой барнаульский журналист и краевед Евгений Платунов. В результате тысячи (!) родственников «без вести» пропавших солдат узнали, где именно погибли и похоронены их близкие.

Сотрудник исторического отдела Бийского краеведческого музея Константин Ярославцев участвовал в поисковых экспедициях в Калужской, Смоленской, Новгородской областях, в Белоруссии, на Волоколамском шоссе под Москвой.

«Я лично в своей работе руководствуюсь словами Александра Сергеевича Пушкина, который в свое время написал: «О подвигах своих предков не только нужно, но и должно помнить. Непроявление сего есть великое малодушие», – говорит Ярославцев.

К разряду немалодушных людей относится и жительница Барнаула Руфина Васильевна Малютина. Двадцать с лишним лет назад, в 1987 году она участвовала в погребении своего отца, погибшего в бою 7 сентября 1941 года у карельского села Ругозеро. Еще тогда Руфина Васильевна твердо решила сделать все возможное, чтобы увековечить и имена его боевых побратимов, отыскать их родственников, дабы знали, где сложили головы отцы и деды, могли приехать поклониться их последнему пристанищу.

Главными ее помощниками в этом благородном деле стали муж Анатолий Алексеевич Малютин и носящий неофициальный титул главного поисковика Карелии Виктор Иванович Рыбаков.

После публикации в газете «Алтайская правда» списков павших воинов Сибирского батальона в квартире Малютиных не замолкал телефон, не обошлось без слез: через почти семь десятилетий родственники узнавали, что брат, отец, дед не пропали без вести, как значилось в серой казенной бумажке, а сложили голову в бою.

Администрация края частично оплатила работы по созданию памятника в Карелии и полностью – поездку нашей делегации (в которую в основном вошли дети и внуки погибших в том бою солдат) в Ругозеро. Эта поездка состоялась в начале сентября 2008 года.

Иван вернулся домой

В истории Алтайского края было несколько случаев, когда прах его уроженцев, погибших на фронте, возвращался в родные села, откуда они уходили на войну. Так, 22 июня 2007 года в Калманке был похоронен найденный на боевых позициях в Тверской области и опознанный с помощью записки из смертного медальона Иван Дорофеев. Он погиб в 1943-м и спустя 66 лет все же вернулся на свою малую родину. Нашли его поисковики из отряда «Надежда» городка Руза Московской области.

В том же 41-м, как и многие его земляки, пошел на войну и житель деревни Александровка Солонешенского района Филарет Черепанов. Из двадцати мужчин, ушедших на фронт из Сибирячихинского сельсовета – в который входит когда-то большая Александровка, – четырнадцать (!) числилось пропавшими без вести.

Но в августе 2006 года в Сибирячихинский сельский совет пришла весть о том, что экспедиция «Долина» обнаружила в воронке возле Новой деревни в Новгородской области останки трех бойцов, медальон со сведениями на Филарета Черепанова и солдатскую ложку, на которой читалась фамилия Рыбальчев.

Филарет Черепанов был отцом пятерых детей, младшей дочери Гале на момент его ухода на фронт был лишь год. Вернуть прах ее отца и своего деда на родину взялись проживающий в Санкт-Петербурге его внук Сергей Падерин и дочь одного из сыновей Филарета – Ирина. Решили, что место упокоения должно быть общим. 14 октября 2006 года останки трех солдат были захоронены на кладбище таежной деревни Александровка…