Какой след в творческой судьбе Бабочкина оставил Барнаул

Страница «Литература и искусство» нашей газеты от 9 августа 1969-го... В центре ее - очерк о женщине-чабане из Горного Алтая. Рядом - подробный, с фотографиями рассказ о гастролях международного цирка; в меньшем объеме – о сельском драмкружке; вовсе кратенько – о гастролях краевого драмтеатра в Панкрушихинском районе. Еще на тематической странице нашлось место для небольшой колонки «Наша афиша».

Начинается она с такого абзаца:

«В Барнауле, в помещении краевого театра драмы, закончились гастроли Новокузнецкого государственного драматического театра им. Серго Орджоникидзе (понятно, почему наш театр уехал на село!). На 67 спектаклях гостей – в театре, рабочих и сельских клубах, в пионерских лагерях – побывало 19 тысяч зрителей».

На этом все, занавес? Один абзац в дежурной заметке?.. Этот номер «Алтайки» рассказывал также про сенокос, День физкультурника, «и т.д., и т.п.». Я перелистала другие номера за июль-август 1969-го. Что же искала? Рецензию, очерк, интервью, восторги и признания в любви великому артисту. И что нашла? По большому счету – ни-че-го…

***

Гастроли новокузнечан начались тем летом с 1 июля. Репертуар был стандартный выездной: идейные постановки, классика, кассовые комедии, спектакли для детей — «Дело, которому ты служишь», «Дон Хиль – зеленые штаны», «Дети Ванюшина», «Десять суток за любовь». «Иванова» нашла в ежедневной афише на 1–3 и 20 июля. Но меня интересовал другой «Иванов», августовский. Потому что главную роль в нем играла приглашенная звезда — Борис Бабочкин! Об этом извещала афиша, опубликованная в «АП» 29 июля. Увы, маркетологи того времени не отличались от современных: народный артист на афише был не в образе Иванова, да и текст соответствовал задумке пиарщиков: «…популярный артист театра и кино, исполнитель роли Чапаева в кинофильме «Чапаев»». Отыграть Бабочкин должен был шесть спектаклей – 2–4, 7- 9 августа (запомним даты!).

Но как это было, из «АП» и нескольких других источников мне так и не удалось узнать. Как будто и не было Бабочкина-Иванова в Барнауле. Хотя…

1969 год отмечали ударным ленинским трудом – приближалось 100-летие со дня рождения вождя. Вот заголовки «Алтайки» от 2 августа: «С Лениным в сердце», «Чтобы сберечь колос», «Школа коммунизма», «Молодые хозяева земли», «Забота о людях – забота об урожае». И вдруг, вновь на странице «литературы и искусства», я увидела заголовок «У нас в гостях Б.А. Бабочкин». Увы, это оказались лишь восемь абзацев дежурного текста о творческой биографии (которые вполне сгодились бы для будущего некролога). Но зато международному цирку снова отвели немало места: в интервью директора этого учреждения рассказывалось о подготовке к гастролям, монтаж оборудования сцены был даже увековечен на снимке…

И все-таки я узнала, каким был «барнаульский» Иванов в исполнении Бабочкина – от… самого великого артиста!

***

Дневник Бориса Бабочкина – совершенно удивительный документ времени. Документ, открывающий нам прекрасного человека…

Сначала я выписала все, что нашла в дневнике о барнаульских гастролях артиста. Заметки о подготовке к ним писал он в больнице. Туда проведать Бабочкина приходили его ученики, молодые актеры и ветераны сцены. Во время лечения встречался он с умирающим Сергеем Столяровым. В те же дни в больницу привезли Михаила Светлова – тоже умирать… Наверное, не могли не повлиять на создание образа нашего, «барнаульского» Иванова, те мысли, что посещали Бабочкина в стационаре – о жизни и смерти, о творчестве и халтуре, о предназначении человека…

6 июля. Воскресенье. Как скучно! Утром нужно было ответить на телеграмму из Барнаула о гастроли в роли Иванова, начиная с 1 августа.

13 июля. Вчера ездил в «самоволку» — мерить костюм и убедился, что ноги у меня не к черту. Сегодня нужно дать официальный ответ в Барнаул о семи спектаклях со 2 августа — семь «Ивановых»… А вдруг у меня с ногами будет такое, что я не смогу играть?.. Надо вспоминать «Иванова». В театре (в своем) я уже не рискнул бы больше играть эту роль, — стар!

15 июля. …Вечером звонили из Барнаула. Значит, гастроли в Барнауле состоятся… Надо повторять Иванова!

17 июля. Вчера повторил первый акт. Кое-что передумываю. Кое-что неправильно заучил — так неправильно и играл. Костюмерша звонила — с костюмом все будет в порядке. Через десять дней я должен выйти из больницы… Нужно заново готовить Иванова — [нрзб: «все же»?] я так давно уже не играл.

19 июля. …Сейчас повторяю «Иванова» и понимаю, что единственное мое наслаждение, призвание, специальность — театр. Не кинематограф, a театр. И я не имею права отнимать у себя то, в чем я действительно силен, может быть, сильнее всех. Думаю о гастролях в Барнауле с трепетом. Так хочется мне играть! Даже смешно и странно. Сейчас вспоминаю, как мало, как редко, в сущности, я играл. Правда, мне всегда мешали болезни, но и при этих условиях, как много вечеров я пропустил, как много ролей, которые должен был бы сыграть, так и не сыграл. Во мне всегда не хватало администратора, который организовал бы мои дела, как актера…

4 августа. Понедельник. Барнаул. Сегодня последний спектакль «Иванов» в Барнауле. Должно было быть семь спектаклей. Было три. Очевидно, они не смогли продать его по клубам, но главное в том, что этот Новокузнецкий театр, который здесь гастролировал, уже скомпрометировал себя до такой степени, что ему ничего не поможет. Это что-то чудовищное по бездарности и простому отсутствию всякого профессионализма. Я вспоминаю Воронеж, Кострому в 20-е годы. Насколько это было, во всяком случае, профессиональнее. И было в труппе несколько крепких и даже просто хороших актеров. Беда еще в том, что в этом театре «новые веяния». Так, «Иванов» у них начинается с монолога в третьем акте, а потом уже идет начало. В середине сцены стоит рояль, на нем — ни к селу, ни к городу — играют прелюды Рахманинова вместе с действием. Когда я все это отменил, то такие «силы» театра, как юный завлит были явно недовольны. Им казалось, что я буду играть в «их трактовке». Если говорить по совести, то такой театр никакой пользы принести не может, а только вред от него. Я еще удивляюсь публике, которая все-таки это смотрит, слушает, как приблизительно, с разнообразными акцентами, и плохой дикцией, вульгарно и непрофессионально актеры пробалтывают пародию на чеховский текст. Я играл хорошо, удачно, но один, как перст, так сказать, с воображаемыми партнерами. Как это грустно. Вчера пришел ко мне местный поэт, который все пытался объяснить, как трактует Иванова местный артист, но он же потом сказал, что барнаульская труппа еще хуже. Да, например, реплика Саши «Как хорошо собака нарисована! Это с натуры?» и ответ: — «С натуры», — вымараны.

То есть им мешает в этой пьесе именно Чехов. Какой ужас! И ведь эта шпана, собственно говоря, не рекламировала мои выступления как гастроли, а выпустила афишку с фотографиями из «Чапаева», где внизу мелкими буквами набрано: «В спектакле «Иванов» Новокузнецкого драмтеатра роль Иванова будет исполнять популярный артист театра и кино Б.Б.». Я еще боялся, что и денег-то не заплатят. Как вообще эти несчастные существуют? Чем живут? Хорошо, что я завтра буду в Москве, на даче.

31 июля, в день отлета сюда, произошло важное и противное событие в моей жизни: я был у Фурцевой. Она приняла меня, несмотря на то, что на другой день уезжала в отпуск, а накануне вернулась из Алжира, и несмотря на то, что ее дожидались представители узбекской декады во главе с Председателем Верховного Совета Насриддиновой, а секретарша Фурцевой ждала меня на улице. Разговор с ней был глупый… Здесь нет для меня ничего нового, но новое то, что я впервые увидел ее рухнувшей, погибающей. После былого величия, портретов на гостинице «Москва», — старая и жалкая испуганная баба. Она со мной заигрывала: «Ведь я знаю, что вы обо мне нигде ничего не говорили», «Ведь это я вас пригласила в Малый театр, а до этого в театре Пушкина…»

- Екатерина Алексеевна, вы забыли, вероятно. В театр Пушкина вы меня не пригласили, вы меня оттуда выгнали.

- Это не я. Я никакого отношения к этому не имела. Тогда министром был Пономаренко.

- Екатерина Алексеевна, Пономаренко мне сказал, когда я был в Индии: «Если б вы знали, какие силы на меня давили».

- Ах, он подлец, негодяй, как он мог это сказать! Вот почему его жизнь так и кончается теперь, — и т.д.

Я сказал: «Екатерина Алексеевна, вам просто было нужно пристроить куда-нибудь прогоревшего в оперетке Туманова, — вот в чем все дело».

- Ой, что вы, что вы, вы ошибаетесь…

Одним словом, в сентябре она обещала «все решить» и сделать «как нужно». Посмотрим…

Во второй раз я в Барнауле. Лет пять назад был. Надо отдать справедливость — город стал лучше. Живу в хорошей гостинице. В ресторане хорошо, вполне хорошо кормят. Пять лет назад все это было ужасно.

6 августа. Опять я на даче, но нужно докончить все, что касается Барнаула. Я играл последний спектакль очень хорошо. Вероятно, я никогда так не играл еще Иванова. И наконец я нашел последний акт, который у меня был все же декламационным и «вообще — темпераментным». Наконец знаю, как его играть. Публики уже было много, и публика уже совсем хорошая, и мне устроили овацию в конце, и на другое утро наконец-то передавали по радио, что крупнейшим событием в культурной жизни города стали гастроли и так далее и что публика тепло простилась с «именитым артистом» и так далее. Но все вообще было сделано как бы специально для того, чтоб мои гастроли, которые, кстати, ни в одной афише не были названы гастролями, остались для публики секретом. Какая-то тайна во всем этом есть. […] До чего же все противно. Главное, я, конечно, начиная с воскресенья, стал бы делать сборы, ведь слухи по городу распространяются, и резонанс все равно был большой. Ну, черт с ними. Наплевать и забыть.

(Далее в тетрадке идет значительная вырезка страниц и запись Бориса Андреевича: «То, что вырезано, может быть самое интересное из всех дневников, но… Лучше, чтоб это не было нигде написано. Я это не писал».)

***

Я привела лишь «барнаульские» страницы дневника Бабочкина. Но, поверьте, если вы возьметесь читать – а дневник легко найти в сети – то не ограничитесь чтением лишь страниц лета 1969-го.  Потому что никак нельзя пропустить, например, такие размышления великого артиста, интересные не только людям творческих профессий:

Снаряды ложатся все ближе, и невольно думаешь о своем конце. Я надеюсь, что мне Бог пошлет быструю смерть (так и случилось – прим.авт.).

И еще — не хочу пережить ни одной тяжелой потери. Во всяком случае, если что-нибудь случится с Катей до меня — не дай Бог! Я этого не хочу без нее не смогу… Ну, обдумать все это я еще успею. В худшем случае, у меня есть некоторое время. Если же этого времени осталось несколько лет, ну, например, пять, то можно их продуктивно и творчески прожить. Нужно выбраться из тяжелого тупика, в который я попал, оставшись без театра. Это совсем не значит, что я жалею о том, что ушел из Малого театра. Нет, я сделал правильно. Другого выхода у меня не было, а если б я выбрал другое, то это был бы уже не я. Для меня, такого, как я есть, это было неизбежно. Я разбился о Фурцеву. Но возвратиться в театр нужно…

… Я должен «умереть стоя». Я должен закончить свою жизнь творчески, создавая, оставляя след в искусстве. Оставляя память о своих художественных убеждениях, о своем художественном методе. А он у меня есть. Я могу теперь это сказать с полной убежденностью. Я как бы нашел тот ключ, которым я открываю любую пьесу, любую сценическую ситуацию, любой сценический образ. Для этого я прежде отбрасываю всякую предубежденность, и не верю своим впечатлениям от пьесы, роли, ситуации, столкновения и т.д. Я допускаю любую «сниженность» возвышенного и любую «поэтизацию» банальности. Я проверяю все действием, столкновением, борьбой персонажей, между которыми всегда, во всех без исключения, случаях происходит схватка, дуэль, борьба. Этим же ключом открывается, выясняется «зерно» образа.

Образ — сумма, синтез. Важно найти слагаемые, каждое из которых может быть резко противоположным общему «настрою», общей тональности образа. Это тот же принцип, что в живописи определяет истинный [нрзб: «вид»?] снега. «Только не белый», — говорил Репин.

… Но попытку вернуться в театр придется предпринять. Ход один. Ни ЦК, ни Косыгин, никто не решит его. Одна Фурцева, вообще не любящая меня, а теперь еще и обозленная особо из-за того, что, обращаясь к Косыгину, к Демичеву через ее голову, я, в сущности, шел прямо против нее как министра, как негодного руководителя театральной политики, в которой она не разбирается. И если она ничем не выдала своей реакции, то либо она решила костьми лечь, но игнорировать меня до конца моих дней, либо она решила игнорировать — так или иначе — только тогда, когда я обращусь к ней, а не к кому бы то ни было. Ясно, что связываться с ней по такому поводу, как [нрзб] никто не станет. В этом смысле «сильнее кошки зверя нет».

…Вообще же с того самого дня, как я ушел из театра, не было, вероятно, ни одной ночи, ни одного сна, в котором бы я или не играл на сцене, или не репетировал, или не стоял бы на выходе за кулисами, или не гримировался — обязательно что-то связанное с театром. Как странно… Значит, в моей жизни не было для меня ничего более интересного. Не вижу я во сне ни дружеских застолий, ни любовных приключений, ни охоты даже, которой я был страстно увлечен долгие годы, — только театр. Вот моя истинная любовь. Кроме театра вижу только семью: Катю, детей, но и они где-то при театре, не на первом плане.

Нет, очевидно, в моем отношении к искусству я забежал вперед. Я уже не могу быть просто актером любого по качеству театра. Те страдания, в полном смысле страдания, которые приносит мне соучастие в халтуре, в фальшивых пьесах, бездарных спектаклях, уже не могут искупить и уравновесить моменты (ведь только моменты) истинно творческие. И мне страшно обидно: я вижу, как с каждым годом все выше и выше поднимаются на поверхность театра люди без таланта, без души, без всякой совести. Вместе с Катей из «Скучной истории» я должен все время повторять: «Не могу вам высказать, как горько мне, что искусство, которое я так люблю, попало в руки ненавистных мне людей». Нужно смотреть в глаза фактам: в театр я не вернусь. Я уже стар, чтобы переделать себя, и я уже стар, чтобы переделать театр. Вот почему так нужен фильм «Сказки Мельпомены». Не торопясь, спокойно, рассчитав все, но сделать фильм о Театре. На это должно уйти около двух лет. Если после этого останется какое-то время — писать книгу и не размениваться на мелочи. И ни при каких обстоятельствах не идти на халтуру.

***

И все-таки, каким же он был, «барнаульский» Иванов-Бабочкин? Быть может, живы еще счастливчики, видевшие его на нашей сцене?

Мне почему-то кажется, что в этой роли гений Бабочкина продемонстрировал то, что многие увидели в его Сэме Боулдере – последней кинороли в «Бегстве мистера Мак-Кинли». Фильм Швейцера не очень часто сейчас вспоминают, но фантастический монолог Боулдера-Бабочкина настолько незабываем, что он «гуляет» по Всемирной паутине отдельно от кинокартины. И звучит – увы нам, увы! – сверхсовременно:

- Моя фамилия Боулдер, господа. Я получил вашу вздорную повестку и сперва, этово… мне уже вредно, мне нельзя самолет, хе-хе… в небо мне уж дозволительно только с ангелом. Но тут мне дали проглотить что-то такое, продолговатое, и вот… (Долгая пауза.) Когда мне не дремалось, то я глядел оттуда сквозь облачную дымку на все эти плывущие внизу города и башни и думал: так почему же оно так прочно? Их жгут века подряд, взрывают, а они все стоят… я спрашивал себя: почему?.. из камня и стали? Нет. А потому, господа, что оно сделано из живой человеческой души. Из вздоха нашего, из мечты, из надежды… как будто даже из ничего. Вот почему книги живут дольше железа… Так что же сегодня нужно прежде всего для спасения мира? — думал я, плывя в поднебесье. Приготовьтесь, я вам скажу сейчас очень смешную, даже непристойную в таком месте вещь: чистая душа, господа… (Махнув рукою.) А впрочем, все равно: потом приходит шальной наследник, балбес, голова винтом… и опять пепел, неоплаканный пепел летит по ветру!

…В дороге я имел также удовольствие слушать; летел и слушал, этово… ну, ваши огненные речи, господа! И тоже — где я был назван организатором всемирного дезертирства с поля чести, хе-хе, хотя (грозя пальцем и с дробным смешком), хотя у всех вас давно уже куплено по билету в мои сальватории, шельмецы! С пожара первыми убегают те, кто раньше узнал про огонь: поджигатели. Но одно, пожалуй, верно: старик стоит у трапа и неистово торопит всех, чтобы скорее всходили на мой корабль… отплывающий куда-то корабль. Признаться, я и сам не знаю куда! Но почему же он поступает так, этот чертов, совратительный старик? Почему? Может быть, за свою долгую жизнь старый Сэм так полюбил людей, что решил хоть что-нибудь сберечь от предстоящего костра? Сомнительно. Мне слишком много про всех вас известно, чтобы жалеть. Нет… а просто хочу закинуть впрок, по ту сторону завтра, немножко наших идей, памяти о прошлом и еще кое-чего для постройки шалаша на первое время… там. Для кого, я и сам не знаю. К сожалению, у большинства моих клиентов как раз ни мыслей, ни совести, ни даже мужества, а сам я слишком беден, чтобы за свой счет произвести эвакуацию остального человечества… хотя дайте мне ваши военные бюджеты, черт возьми, я попробую!

В киноповести Леонида Леонова далее имеется еще текст – в фильме сокращенный – но нам хватило и того, что сказал Бабочкин. Пожалуй, хватило бы даже одного слова. То, как он произнес «ВИДЕЛ», врезается в память навсегда:

- … В сущности, я летел сюда только посмотреть, кто нынче… как это там было сказано?.. кто стоит у кормила всемирной цивилизации. Словом, взглянуть на ваши лица, господа. Благодарю вас, я видел…

***

Через год о Бабочкине наверняка вспомнят – исполнится 120 лет со дня его рождения. У нас есть целый год на то, чтобы открыть для себя великого Актера, роль Чапаева для которого была лишь одним фрагментом огромного мозаичного панно Творчества.

«Я никогда так не играл еще Иванова!» — написал в своем дневнике Борис Бабочкин после барнаульских гастролей.