Делили судьбу, хлеб и картошку

Троицкий район Алтайского края уже известен на всю Россию после установки мемориального комплекса маленьким ленинградцам, эвакуированным в Боровлянку и не сумевшим пережить выпавшие на их долю испытания. Теперь в селе Заводском этого же района появился еще один памятный знак. Он установлен в память о тех, кто подвергся политическим репрессиям, был сорван с родных мест и отправлен в Троицкий район на заготовку леса. Многие из этих людей остались там навсегда в братских могилах под соснами.

Завеса времени

Эта история получила свое развитие, когда на лесной деляне около поселка Заводское на соснах появились ленточки. Так были отмечены деревья, которые планировались к заготовке. Однако местные жители помнили, что как раз на этом месте расположены братские могилы заключенных Сиблага. Деляну трогать не стали.

– Первое, что мы сделали, – поставили поклонные кресты, поработали там, где были землянки, нашли много предметов быта спецпоселенцев. Потом в дело пошли архивные документы. И вот теперь нам удалось поставить на этом месте памятный знак, – рассказывает Мария Поливцева, активистка и инициатор работ по репрессированным в Троицком районе.

Истории жизни их скрыты от нас завесой времени. Остались только некоторые воспоминания людей, которые оказались в рядах спецпоселенцев еще детьми вместе со своими семьями. 

Леонид Кулиш попал в лагерь для заключенных в Троицком районе 10-летним пацаном в сорок пятом году. Дело в том, что во время войны семью Леонида забрали в плен в Германию как этнических немцев. А после освобождения их признали неблагонадежными. Он рассказывает о жизни в лагере:

– Мы с товарищем пошли в первый класс тогда, а что делать – война учиться не давала. Зима была очень суровой. Умирали люди: немцы, белорусы, калмыки, русские. А сколько было несчастий в лесу! Нас, несовершеннолетних, посылали на тяжелые работы, хотя не имели права. Семнадцатилетнюю девушку по фамилии Пак проткнуло суком сосны, так ее и похоронили с обломком дерева в груди, очень быстро. Наши власти боялись… Ваня Штельтер попал под груженные лесом сани. За час до Нового года надо было срочно погрузить вагоны, нас, подростков, заставили подвозить лес, а взрослые грузили. Сани пошли немного под откос, и парень упал, – говорит Леонид Кулиш.

«Обыск можно сделать?»

Сюда же, к новому памятному знаку, на открытие пришел Михаил Шаров – тоже из репрессированных. Он вспоминает:

– В сорок первом году отца с семьей выслали из Курьинского района как середняка. Привезли в село Белое, поставили «на квартиру». А неподалеку в соседнем селе строили барак, чтобы потом заселить в него людей. Отец несколько раз сходил на стройку, а потом предложил матери выкопать собственную землянку. Так и сделали, по нашему примеру затем стали и другие строиться. Прожили так год. Как-то ночью по ступенькам: тра-та-та! Заходят: «Обыск можно сделать?» Мать заголосила, говорит: «Чего искать-то, есть только шесть ребятишек, и они вот все на нарах». – «Тогда собирайся», – кивнули отцу. Мы закричали. Милиционер к ребятне подошел, меня по головке погладил, сказал, что папка скоро придет. Мы остались с одной матерью шестеро. Она нас уложит на нары, укроет чем попало, а сама выйдет в сенки или куда дальше и ревет. Сестра ее рядом жила, все говорила ей: «А если ты помрешь завтра, я что с ними буду делать?» А матери тоже что делать? Вот утром просыпается ребятня, есть просит, а есть-то и нечего…

Отец не вернулся. Его отправили тогда в Магадан. Два года без права переписки. «Если б можно было хотя бы письмецо, – жалеет Михаил Ефремович, – может, мы бы смогли его поддержать тогда». Люди придумали чистить картошку,  варить эти очистки себе, а саму картошку мелко резать, сушить и отправлять заключенным. Шаровым отправлять было некому.

«Добрые» люди советовали большому семейству, оставшемуся без кормильца, младших ребятишек – 5-летнего Мишу и 3-летнюю Таню сдать в приют, все равно, мол, не выживете. Не позволил старший брат, которому и самому-то было всего 10 лет.

– Самое страшное воспоминание, как мы ходили с опущенными глазами и боялись поднять их на людей. Как же, дети врага народа! А когда людей и отсюда начали забирать по двое в неделю, стали понимать, какие они, эти враги, – не может сдержать слез Михаил Ефремович.

Трудные и тяжелые годы были для всех – взрослых и детей. Осужденым по 58-й нельзя было никуда выезжать из поселка, только с разрешения коменданта НКВД. Люди жили в бараках, по мере возможности строили насыпные избы. Иван Басангов, сегодня уважаемый человек, ветеран труда и член Общественной палаты Республики Калмыкия, тоже был спецпоселенцем.

– Мы все тогда были мальчишками и девчонками, такими, как наши внуки сегодня, а воспоминания о годах жизни в Сибири каждый из нас завершает молитвой: пусть наши внуки никогда не увидят того, что пережили мы, – говорит он.

«Давай дружить по правде»

А пережить пришлось многое. В его памяти навсегда останется долгая дорога в Сибирь в товарных вагонах. Через три-четыре дня люди начали умирать. На остановках возле каждого вагона стали выкрикивать: «Мертвые есть?» Выносили закоченевшие тела, никто не видел, как их хоронили, никто не спрашивал, как их звали. Только слышно было, как бабушки тихо молились вслед. После Барнаула на каждой остановке стали отцеплять по два вагона. Наконец поезд с оставшимися остановился. Дальше никакой железной дороги не было. Сказали, что повезут на подводах. Кругом, куда ни глянь, глубокий белый снег и темный лес. Поселенцев на лошадях привезли куда-то, потом объявили, что это 107 участок Боровлянского леспромхоза. Там стояло несколько бараков, в которых и оставили жить прибывших. Каждой семье отвели по одной комнате.

Мы связались по телефону с Иваном Немгировичем. Он рассказал удивительную историю:

– Конечно, в Сибири было тяжело. В первую же зиму мы похоронили маму,  когда я был в четвертом классе, не стало отца, от ран, полученных на войне, умер муж сестры. Но Алтайский край – это мое детство. А детство – это все равно счастливое время. На Алтае я познакомился с мальчиком Ваней Кузнецовым. Я подарил ему пару значков, оставшихся от старшего брата, и кожаный портфель. Он немного старше меня, и ему пора было идти в школу. Ваня так обрадовался и сказал: «Олста (так меня тогда звали по названию урочища, в котором я родился), давай дружить по правде и давай тебя будут звать Ванькой, как и меня!» С тех пор меня зовут русским именем Иван. Мне скоро 80, я вернулся домой в родную Калмыкию, но с благодарностью вспоминаю Алтайский край и Троицкий район,  жителей, которые помогли нам тогда пережить это непростое время.

Из Общественной палаты Республики Калмыкия в адрес редакции пришла копия телеграммы:

«С глубоким удовлетворением и поддержкой воспринимаем вашу большую, благородную работу по установке памятного знака жертвам репрессий. Старшее поколение калмыков помнит доброту и сострадание русских сибиряков, деливших с нами судьбу, хлеб и картошку…»

Иван Немгирович Басангов был на Алтае дважды, ездил на могилки родителей, посещал родную школу. Хотел бы побывать еще раз,  вдохнуть запах черемухи, обняться с соснами.

На памятном знаке есть надпись «Жертвам репрессий», и, как было оговорено на официальном открытии, речь идет не только о тех, кто был в спецпоселениях Троицкого района. Здесь теперь можно вспомнить всех, кто без вины страдал в нашей большой стране.