Черно-белое кино

Наш земляк кинодокументалист Валерий Новиков создал с коллегами цикл фильмов об аварии на атомной электростанции. А недавно Государственный музей истории литературы, искусств и культуры Алтая издал его книгу «Сибирь. Кино. Судьба». Предлагаем вниманию читателей главы из книги, а также неопубликованные фрагменты. 

Мир – пёстрый и прекрасный

Моя малая родина – Бийск.

В пору моего детства про него писали – «небольшой сибирский город». Сейчас повысили рангом – «второй по величине город Алтая». Ну, второй так второй, обижаться не будем. Для меня он всегда был и остаётся первым…

Жизнь киношника (люблю это слово!) оказалась такой же бродячей, как и у геолога, если не больше. Что меня вполне устраивало. Вот лишь несколько документальных фильмов, по названиям которых можно судить о географии наших поездок: «Алтайский заповедник», «Через Сибирь по Енисею», «Обь – река сибирская», «Рассказы о тундре», «Северный олень», «Птичьи базары», «Берег двух океанов» (о Колыме и Чукотке), «Алтай. На колеснице через горы и столетия» и много-много других.

Привычка совать голову туда, где её с вероятностью могут оторвать, привела в Чернобыль. С оператором Виктором Гребенюком лазили в развал аварийного блока, снимали возведение саркофага, которым предстояло накрыть взорвавшийся реактор, бегали с камерой по крыше машинного зала, куда взрывом закинуло обломки «светящегося» графита, – словом, делали то, что здравомыслящим людям делать не рекомендуется.

Было ли страшно? Скажу без бравады – нет. И вовсе не потому, что я такой отчаянный смельчак, радиация - враг опасный, но невидимый, а когда врага не видишь – чего же бояться?

И на этот раз ангел–хранитель распростер надо мной белоснежные крылья, оказавшиеся непроницаемыми для радиации. Живу и особо на здоровье не жалуюсь. А оператор и ещё два члена нашей съёмочной группы ушли из жизни…

«Мамонт», «спрут», «кошкин дом»

Сооружений, подобных саркофагу, не приходилось возводить никогда раньше. Это не панельный дом, который собирается из простых элементов — стен, перекрытий, лестничных пролетов и так далее. Все детали чернобыльского укрытия создавались специ­ально, были неповторимы, имели, как говорят строители, индиви­дуальный облик.

Конечно, в проекте саркофага у всех его частей были опреде­ленные названия. Скажем – «балка перекрытия по оси 51». Однако попробуй выговорить такое на строительной площадке, где люди должны понимать друг друга с полуслова! Пока вспомнишь, где эта самая 51-я ось проходит. Дороги были не дни – часы, а порой и минуты...

Вот строители и стали называть основные детали по-своему. Как? Очень просто. Эта самая балка перекрытия выглядит весьма внушительно – полсотни метров длиной, два метра в поперечнике, вес громадный – 160 тонн. Конец скошен – будто массивная го­лова... Мамонт! Куда проще отдать команду крановщикам: «Цеп­ляйте, ребята, мамонта!», чем вспоминать ось, по которой балка до­лжна встать.

Одну из строительных конструкций понадобилось заполнить бетоном. Причем после того, как она встанет на место. Но тогда нельзя будет к ней подобраться. Решили подсоединить шлан­ги на площадке, вместе с ними поднять конструкцию и после этого закачивать бетон. Трос оторвал сооружение от земли, шланги по­висли в воздухе как... щупальца у спрута! Так и приклеи­лось – «спрут».

Особенно много хлопот доставил «самолет». Это две громадные балки, соединенные посередине перекладиной. Правильней бы, конечно, назвать эту деталь буквой «Н», но кто-то сказал «самолет», так и пошло…

А еще был «кошкин дом». Некоторые, правда, называли его «собачьей будкой», но все понимали, о чем идет речь. Эта деталь и правда напоминала дом, только кошка или собака должны были иметь размеры слона.

К концу перекрытия пошли балки, один конец которых изо­гнут наподобие хоккейной клюшки. Так и говорили — «клюшки».

...Соберутся строители-«чернобыльцы», начинают вспоминать.

- А помнишь мамонта?

- Ох, и помучились с самолетом...

- Я последнюю клюшку ставил!

Никто из посторонних не знает, о чем идет речь. А им все понятно.

Трагедия в небе

Огромную ра­боту выполнили вертолетчики в первые дни после взрыва, когда увидеть масштаб разрушений можно было только с воздуха. И не только увидеть – начать работы по дезактивации, обезвреживанию радиации…

Не будь помощи и поддержки с воздуха — стро­ительство саркофага затянулось бы неведомо на какое время.

...Вертолеты заходили и заходили на реактор, обрушивая подвешенные под днищем баки с дезактивирующим раствором. И улетали за новой порцией.

Мы уже снимали такой эпизод, но издалека — на общих, как говорят в кино, планах. Интереснее же всего на экране, как пра­вило, бывает крупный план. Он не просто дает возможность рас­смотреть детали, но и делает зрителя как бы соучастником проис­ходящего.

Оператор Виктор Гребенюк, с которым мы давно говорим на одном языке, великодушно предлагает:

- Вы здесь не палитесь, идите в бункер. Я минут через десять - пятнадцать прибегу…

Мы уходим.

Вскоре к телепульту (на объекте установлены камеры, которые позволяют наблюдать и корректировать работы) приходят корректировщики, руководители стройки. Предстоит сложный и от­ветственный подъем одной из балок перекрытия. На экранах – саркофаг с готовой каскадной стенкой, общий вид площадки, готовые к работе краны – крюки тросов уже прицеплены к многотонной детали.

Все ждут, когда закончат работы винтокрылые машины.

Я рассеянно посматриваю на экраны, дожидаясь Виктора. Открылось отверстие в баке-емкости, идет дезактивация. Разворачивается...

Но что это?

Вертолет одновременно исчезает на всех мониторах. Еще через секунду изображение на экране заволакивается клубами черного дыма.

Упал? Куда?

Если в реактор – быть новой большой беде...

Захрипела рация:

- Тут, эта... вертолет упал...

- Видим, что упал — куда?

У меня судорожно мечется мысль – что с Виктором?

- За машзал... метров, эта, пятьдесят...

«За машзал» - в стороне от площадки, на которой остался опе­ратор. За короткое время, прошедшее с момента, когда мы расста­лись, он просто не успел бы туда дойти. Не хочется думать, что было бы, если...

Вдруг откуда-то в бункере возникает Виктор. Он прижимает к груди ка­меру. Наклонившись ко мне, шепчет – это, правда, боль­ше похоже на приглушенный крик:

- Я снял! Я за ним вел панораму, а он...

- Подожди... Сядь, успокойся. Ты в какой момент кнопку от­пустил?

- Ну, ты даешь! Я откуда знал, куда он падает? Все вокруг за­орали: «Бежим, вертолет в реактор гробанулся!» Я тоже со всеми побежал...

Оператор с трудом приходит в себя.

Вечером в Чернобыле мы начали прикидывать, как лучше пос­тупить. Если на пленке действительно есть такой кадр – это бесцен­ный документ для комиссии по расследованию трагического про­исшествия. А то, что она будет создана, никто не сомневается. Что, если по какой-либо причине у Виктора «не получилось»? Мало ли почему – пленка бракованная, на резкость не успел навести, ди­афрагму не ту поставил, при проявке «запорют»? Или просто палец со спусковой кнопки убрал раньше времени? А посмотреть нельзя – у нас не видеопленка, на которой сразу виден результат. Изображение на кинопленке есть, но оно, как мы говорим, скрытое – его надо извлечь, проще говоря, проявить. Сделать же это можно только в специальных проявочных машинах на студии.

Решили пока помалкивать, но спешно отправить ассистента оператора Сергея в Новосибирск.

В центральных газетах, достаточно подробно освещавших ход стройки, не появилось ни строчки о гибели вертолета и четырех членов его экипажа. Кто-то отдал команду засекретить этот факт. А экипаж погибшего борта только что вернулся из Афганистана. Командиром был капитан Владимир Во­робьев – молодой, красивый человек. Мы же именно с ним летали над развалом в первый день!

...Через несколько дней проявленную пленку привезли в Чер­нобыль. Два метра и 14 кадров трагедии, около 50 снимков. Рассматривая их последовательно, наглядно видишь причину катастрофы. Бешено вращающиеся ло­пасти вертолета зацепили за трос одного из «Демагов», разлетелись вдребезги. Тяжелая машина, лишившись опоры в воздухе, перевер­нулась и камнем рухнула на землю. Все до одного кадра мы передали в правительственную комиссию. Они - доказательство не просто высокого профессиона­лизма оператора, но и его героизма...

Без полутонов

Из киноматериалов, снятых за две экспедиции в Чернобыль – в 1986-м и 1988-м годах, - мы смонтировали несколько документаль­ных фильмов.

Первый из них назывался просто, как говорится – без затей, «Чернобыль, осень 86-го». Это был репортаж с места со­бытия, в котором мы рассказывали об увиденном без особых ком­ментариев и выводов. Сделали фильм быстро, уже в декабре того же года повезли сдавать в Москву своему начальству. Так тогда было положено. Поднялся большой переполох. Нас заставили показывать картину в главном атомном ведомстве – Средмаше – Министерстве среднего машиностроения, где из фильма потребовали убрать несколько эпизодов. Скажем, кадры разграбленных мародерами деревень. «Но это же правда, - пытался убеждать я. – Мы не придумали это, а сняли документаль­но!» Из уст большого правительственного чиновника, присутство­вавшего на просмотре, раздалось: «Жареные факты пытаетесь про­тащить? Не позволим!»

В родном кинематографическом министерстве, напротив, не понравилось другое. Скажем, такой эпизод – на последней плите перекрытия саркофага мелом и краской расписываются монтаж­ники перед тем, как эту плиту унесет ввысь подъемный кран. «Это напоминает росписи на стенах Рейхстага в
войну, - раздраженно выговаривала мне одна кинематографическая начальница, - слишком много пафоса, героики...» - «Но ведь это тоже было, - оп­равдывался я, - в Чернобыле страх и героизм жили рядом...»

В здорово «покалеченном» виде фильм вышел на экран. Поз­днее, через год, я восстановил все в прежнем виде – для истории.

Позднее мы сделали фильмы «Чернобыльская богоматерь» (об одной из икон, найденных Георгием Бессоновым в зоне), «Черно­быльские барды», «Зона полугласности».

И в первую, и во вторую нашу чернобыльскую киноэкспеди­цию мы вели съемки на черно-белой пленке. Ее легче достать, чем цветную, – работа оказалась для студии неожиданной, внеплано­вой. К тому же черно-белая пленка обладает большей светочувст­вительностью, менее капризна, что ли.

Но потом я понял, что черно-белые цвета – это цвета самого Чернобыля. Без полутонов. Все ясно и оп­ределенно. Столько-то бетона нужно к такому-то времени. Ходить только по отмытой, «дезактивированной» дороге – рядом в траве радиация, смерть... Разрушенный ядерный реактор надо закрыть.

Вот почему и книжку я назвал так – «Черно-белый Черно­быль».

Редакция благодарит заместителя директора ГМИЛИКА Елену Огневу за помощь в подготовке материала.

Справка «АП»

Валерий Новиков родился в 1938 году в Бийске. После окончания геолого-географического факультета Томского университета некоторое время работал по специальности на Алтае, затем, окончив сценарный факультет ВГИКа, - редактором Томской студии телевидения, а с 1968 года – режиссером Западно-Сибирской киностудии. Подготовил к выпуску более сотни номеров киножурнала «Сибирь на экране».

Опубликовал несколько книг и многочисленные статьи в СМИ.

Валерий Новиков награжден орденом Мужества, является заслуженным деятелем искусств РФ, его имя занесено во Всероссийскую Книгу почета Союза «Чернобыль».

В мае 1989 года из Алтайского края в Припять на ликвидацию последствий аварии на Чернобыльской АЭС было направлено пять эшелонов с военнослужащими запаса, две с половиной тысячи жителей нашего региона занимались дезактивацией техники, работали на очистке кровель третьего энергоблока и машинного зала атомной электростанции, честно выполняли свой воинский и гражданский долг. Часть «ликвидаторов» получила предельно допустимую дозу радиации.

13 мая 1989 года в СССР появился союз «Чернобыль», а его отделение на Алтае – в ноябре того же года. С 2007 года оно называется Алтайской региональной общественной организацией инвалидов «Семипалатинск-Чернобыль», приняв под свое крыло более 55 тысяч жителей края, на здоровье которых отразились ядерные испытания на Семипалатинском ядерном полигоне. Одна из главных задач организации – отстаивание своих прав. С 1994 году «чернобыльцы» закреплены за краевой поликлиникой № 2, получают выплаты по возмещению вреда здоровью в связи с воздействием радиации.