Две фронтовые судьбы

Между этими двумя снимками – три года войны. Первый из них сделан весной 1942 года в Барнауле, второй – весной 1945-го на Эльбе.

Юноша в буденновке – курсант эвакуированного в Барнаул Лепельского артиллерийско-минометного училища Николай Аверкин, девушка с двумя орденами Красной Звезды – военфельдшер сформированной в 1942 году в Славгороде 312-й Смоленской Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова II степени стрелковой дивизии Мария Дорофеева (в девичестве Бабкина). Он родился в поселке Рязановка Змеиногорского района, она – в не существующем ныне лесном поселке под Барнаулом. Он и она ушли на войну в тяжелейшем для нашей страны 1942 году. Судьба была милостива к ним, уберегла в чудовищной бойне, даровала долгую жизнь.

С верой в победу

– Я окончил училище с отличием и был назначен на должность командира взвода в Томское артиллерийское училище, – вспоминал несколько лет назад Николай Константинович. – Но меня такой оборот дела не устраивал, я хотел ехать на фронт. Пришел к начальнику училища, и он мне сказал: «Пожалуйста. В такой просьбе мы никому не отказываем». Ясным майским днем 1942 года колонна выпускников нашего училища, лейтенантов и младших лейтенантов, поднимая пыль,  с песней шла по Барнаулу к железнодорожному вокзалу. Мы пели:

Ордена недаром вам страна вручала,
Это знает каждый наш боец.
Мы готовы к бою, товарищ Ворошилов,
Мы готовы к бою, Сталин – наш отец!

А вокруг на тротуарах на всем нашем пути к вокзалу стояли женщины и плакали…

Очень немногим однокашникам Николая Константиновича удалось вернуться домой, много раз побывал рядом со смертью и он сам. В 43-м, когда часть, где служил старший лейтенант Аверкин, стояла под Белгородом, он получил письмо от девушки, обещавшей его ждать: «Николай, впереди еще, похоже, долгая война, и неизвестно, вернешься ли ты с нее. У нас тут пришел парень по ранению, предлагает выйти за него замуж».

– Написал в ответ, что ей виднее, как поступить, я гарантии остаться живым дать, конечно, не могу, – улыбался,  рассказывая об этом, очевидно, не очень веселом для него тогда событии, Николай Константинович. – Откуда мне было знать,  уцелею я или нет, но вот в то, что мы победим, я лично поверил 22 июня 1941 года. И вере своей не изменял, даже когда мы в 1942-м отступали и от Дона до Сталинграда я не видел ни одного живого танка. Один раз в воздухе появились наши истребители И-16 – «ишачки» и были тут же сбиты «мессершмитами». Звенья штурмовиков – Илов шли настолько низко к земле, что казалось, ветки деревьев заденут. Быстро выпускали по передней линии немецких окопов реактивные снаряды и тут же разлетались в разные стороны, а за ними, как собаки, гонялись «мессеры». Тяжко все это было и видеть, и переносить, но вот чувства безысходности, уныния все же не было.

Если бы было по-другому, я бы, наверное, попробовал убежать от войны, дезертировать. Когда немцы нам кричали в громкоговоритель: «Рус Иван, завтра Вольгa буль-буль. Переходите к нам!» – ни на кого это не действовало. В моей роте все ребята были комсомольцами, сам я в окопах Сталинграда вступил в партию. Мы знали, что коммунистов и комсомольцев немцы в плен не берут, и все же вступали в их ряды. Разве это возможно было бы без веры в наше дело, в нашу победу?!

Война снилась Николаю Константиновичу Аверкину спустя многие и многие годы после ее окончания. Храпел кто-то рядом в госпитале, куда ему случалось попадать, а бывшему капитану-артиллеристу снилось, что на него опять идут танки. Поздно вечером грохотал под окном трамвай, а над ним летели самолеты, черными каплями сыпались с неба бомбы…

– Я на фронте бомбежку хуже всего переносил, – вспоминал он. – Когда стреляют – проще, так как свой снаряд или пулю ты никогда не услышишь, звук идет сзади и, если прожужжало – свистнуло, значит, не твоё. А с бомбами хуже, там никогда не угадаешь, куда бежать, где прятаться. И хоть ты на ровном месте, хоть в траншее или блиндаже, чувство одинаково поганое. Вот смотришь, случалось, как они заходят, начинают пикировать, как от «лапотника», будто капельки, отделяются бомбы, визжат, становятся всё больше и больше, обхватываешь голову руками и лежишь ждёшь. Такое, хоть сколько проживи, не забудешь...

«Шли мы сразу за цепями…»

– Боевое крещение я, как и почти все в нашей дивизии, приняла в августе 1942 года в Смоленской области на подступах к небольшому городку Карманово, – вспоминала о своей войне Мария Петровна Дорофеева. – Бои были ожесточенные, помню просто груды искореженной боевой техники – и нашей, и немецкой, огромное количество убитых и раненых. У нас в дивизии осталось в строю, наверное, не более половины состава, но мы не давали фашистам снять с этого участка фронта ни одной части для переброски под Сталинград.

Сколько всего вынесли раненых? Да кто их тогда считал?! Я не верю, когда говорят или пишут о том, что вот такая-то оказала первую помощь и вынесла с поля боя… и при этом называется точная цифра раненых бойцов. Ведь там работать надо было, дело свое делать, и зачастую под огнем, а не считать. Шли-то мы сразу за цепями. Какие уж тут подсчеты? Знаю, что сотни раненых прошли через мои руки, а сколько точно...

Тяжелы и вместе с тем светлы были ее воспоминания о войне.

Как под городом Пустошки в Белоруссии попали они под артиллерийский обстрел и сандружиннице Маше Калачиковой, ушедшей на фронт из Баевского района нашего края, оторвало руку, а ей осколок разрубил на груди незадолго до этого полученную медаль «За боевые заслуги» и застрял в документах.

Как командиру артиллерийской батареи рубцовчанину Саше Рыженко тоже оторвало правую руку и держалась она на одних мягких тканях.

«…Его ребята напоили спиртом, чтобы боль не такой страшной была, я его перевязала, а он все спрашивает: «Машенька, рука-то у меня останется?» Я говорю: «Конечно, Саша». А руку-то ему в медсанбате отрезали...»

Как перевязывала она оставленных своими при отступлении раненых немцев и один пожилой, с перебитыми ногами целовал ей руки и шептал: «Данке, данке шен, фройлен».

Как еще на формировании в Славгороде познакомилась с молодыми офицерами-разведчиками их 1081-го стрелкового полка и они ее потом, можно сказать, охраняли, не давали никому в обиду. Даже два трофейных пистолета подарили – сначала браунинг, а потом специальный дамский с ручкой из слоновой кости. А при переправе через Вислу, когда рядом с плотом санвзвода разорвался снаряд и он пошел на дно, эти ребята, бывшие уже на другом берегу, бросились обратно в воду и спасли ее.

Как спустя год после того, как она спасала немецких раненых,  312-я дивизия вместе с другими частями освобождала польский город Люблин и расположенный на его окраине большой лагерь смерти Майданек, где нацисты уничтожили 360 тысяч человек.

«Я была там после освобождения, видела худых, как скелеты, людей, горы одежды, детской и взрослой обуви, человеческих волос, испытала самое сильное душевное потрясение в жизни, но и тогда не пожалела, что оказывала первую помощь немецким раненым. Это был мой долг медика, и я его выполнила».

Сформированная на Алтае 312-я стрелковая дивизия дошла до окраин Берлина, откуда ее в срочном порядке перебросили на Эльбу, где, по словам Марии Петровны, яблоку негде было упасть. По обоим берегам реки сплошной полосой стояли части союзных войск.

– Мы не плавали на ту сторону, а американские солдаты часто подплывали к нашему берегу, просили сувениры: звездочки, пуговицы с гимнастерок, – вспоминала несколько лет назад Мария Бабкина. – Я помню, тоже одному звездочку подарила, а они нам часы-штамповку совали, да только никто их не брал, барахло. Мне один американец вручил какой-то сувенирчик, а что – уже и забыла. «Герл, – говорит, – плиз, герл».

Спустя небольшое время нас от Эльбы оттянули, дивизия попадала под расформирование. Перед этим грустным событием комдив перед строем офицеров сказал: «Где бы вы ни были, где бы ни работали и ни служили, не забывайте боевой путь своей части, своих боевых товарищей. Живите и работайте так, чтобы не уронить честь своей дивизии». Так мы все потом и жили, и работали.