...ЗДЕСЬ МОЙ ДОМ!

В этих муниципалитетах в числе прочего состоялось и вручение ветеранам юбилейных медалей "65 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.". В Смоленском районе из награжденных мне запомнилась одна женщина. Несовершеннолетней ее увезли на работу в Германию. В общем, лиха довелось хлебнуть, что называется, по полной программе. Но вместе с этим в зале во время церемонии награждения от нее шла такая человеческая теплота и приветливость, что захотелось поговорить с этой женщиной о прожитом и пережитом подробнее. В тот день это сделать не удалось, и к разговору мы вернулись месяцем позже.

– Знаете, что было самое страшное для меня в жизни? Даже не то, что в пятнадцать лет на работу в Германию угнали, от семьи оторвали. Хотя отца и маму каждый день там вспоминала, – начинает рассказ Вера Тырина из села Верх-Обское. – Страшно было, когда впервые в нашу деревню вошли немецкие войска… Понаехали на мотоциклах, на грузовиках, в касках. А мы детьми еще были, сидели на лавочке, разинув рты. Остановились они, подошли, что-то лопочут. У нас душа в пятки. А они посмеялись, сели на мотоциклы и дальше поехали. У нас на душе отлегло. Этот момент до сих пор ясно помню.

Вера Тырина в 1941 году жила с родителями, братьями и сестрами в деревне Еремеевщина Витебской области Белоруссии.

– В 1943 году нас, тогда еще молодежь 1924-1925 годов, силой увезли на работу в Германию, – продолжает рассказ Вера Кузьминична. – Как сейчас помню: повезли 20 июля. Сначала в хату к нам зашли полицай, переводчик и староста. Говорят, брата Григория, 1925 года рождения, и меня забирают на работы. Отец просит: "Ну хотя бы Веру не берите". Дома – шаром покати, мы бедно жили. И тут еще всех работников забирают. Но полицай закричал, что нужны мы оба. Погрузили нас в машину и в район повезли. Там согнали на площадь много людей с окрестных деревень. А брат мой вместе с соседом попросил у постового сходить на речку – водички попить. Тот пропустил, а они – в кусты и бежать. Так я одна и уехала.

Потом этого нашего соседа я после войны видела. Он рассказал, что Григорий поймал в лесу какую-то лошадь и куда-то уехал. А потом отцу сообщили, что сын где-то под Кенигсбергом в партизанах.

А меня повезли… Причем всем сказали, мол, везем в Минск урожай убирать. А про конечный пункт нашего назначения мы узнали уже в Польше. Привезли в городок Асманхаузен на берегу Рейна. Мы, двадцать белорусских девчонок, работали у хозяина. Ну и человек пять над нами – начальников-надсмотрщиков. Уголь разгружали, дрова, картошку. Там склад был какой-то. А еще на виноградниках трудились. Выведут нас на делянку под присмотром коменданта. Только попробуй присядь – он сразу ругаться по-своему. И все твердит: "Арбайтен, арбайтен". Работать, значит, по-ихнему. Жили мы на третьем этаже дома. В этом помещении раньше находилась голубятня. Нары, на них матрацы…

– И все двадцать девчонок дожили до конца войны?

– Одна только не дожила. Анна ее звали. Она родом из соседней деревни была. Пошла как-то к сапожнику-немцу с просьбой отремонтировать
обувь. А он к назначенному сроку не сделал. Анна и не сдержалась, видно, и матюкнула его по-нашенски. А у того сапожника в Белоруссии сына недавно убили, и, видно, русскую речь он понимал. Ну, наверное, кому-то пожаловался: в полицию или куда еще. В общем, как взяли Анну, так мы с тех пор ее не видели.

Хотя, если так можно сказать, мне повезло. Попала бы в концлагерь или на военный завод, то, конечно же, не выжила. Там людей погубили страсть сколько…

А неподалеку проходила железная дорога. На ее ремонте трудились русские военнопленные. Голодные, изнуренные, шпалы таскают, падают. Охранник на них покрикивает, автоматом поводит из стороны в сторону. Ну а мы, девчонки, потихоньку от нашего коменданта хлеб сушили и наших подкармливали. Говорим охраннику: мол, там отец или брат работает. Немцы тоже всякие были: кто прогонит, а кто и позволит сухари передать.

– А к вам как немцы относились?

– Ну, конечно, не как к военнопленным, но ненамного лучше. Чего церемониться – привезли нас ведь насильно на работу. Помню, выгрузили из вагона, идем по городу: платье, белый платок на голове, торбочка на спине, где кусок хлеба и шматок сала. И босиком. Обуви-то не было. А асфальт горячий… Ну и со всех сторон понеслось: "русише швайн". Немки разодетые на тротуарах стояли. Частенько это слышать приходилось. Бежать? А куда? Это где-то на границе с Францией. Пятнадцатилетняя девчонка, которая дальше районного центра нигде не была…

А к концу войны немецкие города опустели. Мужчин на фронте повыбивало. Одни инвалиды, женщины, дети, старики. Да и то сказать – стариков и детей стали в армию призывать. Их бабы тоже войну под конец ругали, но, конечно, вполголоса. "Гитлер – шайсе". Дерьмо то есть по-ихнему. Но еще раз говорю, не громко, а то вдруг кто не тот эту ругань услышит – дорога одна: концлагерь.

– Вас били?

– Да всякое бывало… Требуют грузовик угля быстро разгрузить, а много ты его накидаешь? Не дай бог такой войны и что мы пережили. Но знаете, мне восемьдесят два года, а я еще жить хочу! Не понимаю тех людей, что на жизнь сетуют. Оно, конечно, всякое бывает, но свою судьбу надо прожить и пережить. Так положено.

– А как узнали о победе?

– В 1945 году освободили американцы. Перед этим немцы нас загнали в какие-то траншеи. Что это было за сооружение – не знаю. Сначала вроде в стороне где-то побомбили. А потом слух прошел, что американцы уже здесь. Помню, они собрали много народу, угнанного в Германию. Потом пришла женщина в форме американской армии. Предлагала уехать на жительство в Америку. Кто-то соглашался, но из нас девятнадцати все хотели вернуться домой. Ну что дальше… Перевезли через реку Эльба в советскую зону оккупации. Там тоже пересыльный лагерь. Всех ведь одним составом на Родину не увезешь. В первую очередь в СССР стали отправлять стариков, семейных. А нас – молодежь, уже последними. Поспрашивали, конечно, люди из органов, что было и как. Но что с нас взять? Домой отпустили.

Вернулась в Белоруссию, в свою родную деревню. А что там – нищета страшная. От домов одни головешки остались, знаете, как в кино показывают. Видно, бои шли серьезные. А по руинам почему-то крысы бегают…

К этому времени вернулся и отец. Он после того, как разрушили хату, с младшей сестрой был в беженцах в Литве. Вернулся, стал восстанавливать хатку. Надо печь делать – а где ты кирпича в разрушенной деревне возьмешь? Так и перебивались несколько лет подряд. Сады развели, эх, какие были сады! Потом много лет спустя мы с сыном туда ездили… В нашей хатке пьяница какой-то жил, вместо сада уже лес – заброшено все. Посмотрела я на все это и домой, на Алтай! Конечно, сначала тянуло в Белоруссию, а теперь здесь мой дом. Корнями вросла в эту землю (улыбается).

Как я сюда попала? На Алтае в Верх-Обском жил мой родной брат. Работал здесь кочегаром. Сейчас он проживает в Акутихе. Он приехал в 1953 году к нам в Белоруссию и забрал меня с собой. Так в Верх-Обском я и живу. 28 лет отработала здесь свинаркой. За труд  медали есть. Все как положено.

Второй муж умер пять лет назад. Участник войны был… Сейчас живу одна. У меня трое детей. Сын в Томске судьей. Зовет ехать жить к нему, но зачем я поеду? Привыкла уже в Верх-Обском. Собачка, две кошки, курицы. Можно бы и поросенка держать – в пригоне стаек много осталось. Да и выращу – куда его девать? Пенсии мне хватает, а дети говорят, что сами себе мясо купят. Привыкла просто работать. Пока силы есть, с хозяйством управлюсь! Хатка, огород, банька. Соседи приходят, да и соцработник есть для помощи… Никуда я не хочу. Дочь в Бийске, тоже помогает. Так что как бы тяжело ни было, а всех их выучила, все при деле. И это – главное. Здесь мой дом, и точка!