А мы выстояли…

Мне шёл четвёртый год, когда началась война. Семья жила в маленьком городке Троицке на границе с Казахстаном. Отец был мобилизован в первые же дни войны, как и вся моя родня – дяди, из которых ни один не вернулся с фронта, и даже незамужняя тётка – тётя Аня. На передовой её ранило, она лечилась в госпитале в Казани.


Мой отец был из мусульманского духовенства и до разгрома мечети в Челябинске (там, говорят, сейчас музей) успел поучиться в медресе, писал и читал по-арабски. Он окончил татарское педучилище в Троицке, строил Магнитогорск и всю войну прослужил на восточном фронте начальником разведки артдивизиона. С наградами за победу над Японией отец демобилизовался в 1946 году и ровно через год был сослан на Колыму на 20 лет... Но это было уже послевоенное время, и я возвращаюсь в своё военное детство.


По сравнению с послевоенными скитаниями оно было относительно благополучным. Семье офицера выплачивали в военкомате какие-то деньги «по аттестату» да и мать работала по 12 часов в сутки без выходных в хлебном месте – в городской пекарне. Там не было никакой механизации, женщины всё делали вручную: топили громадную печь, месили тесто в деревянной колоде и вынимали хлеб. Но ребёнка всегда можно было согреть у этой громадной печи и сунуть ему кусочек хлебца.


Мать приходила домой смертельно усталая, дети были предоставлены сами себе, и я помню, что любила, оставшись в одиночестве, свои чулки подвязывать какими-то лентами, делая немыслимые банты. Мать даже как-то расплакалась, увидев меня «нарядную». Я пошла в школу в год окончания войны, а мой брат, оставшись без контроля в эти годы, учился неровно, прогуливал и бросил ее посещать. «Успехи блестящие, но положение угрожающее»– предупредил мать вызвавший её в школу директор.


В военные годы в городе были перебои с электричеством, и мой десятилетний брат ночи напролёт читал при коптилке. Это маленький пузырёк с фитильком и керосином. Библиотеку он нашёл сам, привёл меня туда, и всеми моими гуманитарными познаниями я обязана книгам.


Мой брат, бросивший школу после третьего класса, вновь приобщился к обучению уже в ремесленном училище при обувной фабрике. «Угрожающее положение» мой брат создал для всей семьи: он был замечен в распространении каких-то листовок Мать вызвали в КГБ, там продержали несколько дней и отпустили. Она была не причастна, т. к. фактически не видела своих детей. Помню, я приходила встречать её после работы, полная луна шла вместе с нами, в небе шарили прожекторы. А утром мама снова уходила до глубокой ночи. «Всё для фронта, всё для победы».


Однажды мать отпросилась с работы из-за тяжёлых предчувствий и её отпустили! Дома она обнаружила бездыханных детей. Она вытащила нас на мороз, дождалась, когда оклемались, проветрила помещение и снова убежала на работу. С тех пор мы с братом поняли, что закрывать задвижку в печке можно только после полного прогорания топлива. Им служил в основном кизяк, который в степных районах Азии, может быть, делают и сейчас.


А тогда люди, державшие корову, навоз берегли, складывали в кучу, поливали водой и мы его месили. Босичком потопчешь этот навоз с соломой, потом забиваешь его в деревянную форму (как для кирпичей) и откидываешь на пригорочке. Ровные ряды кизяка сушились сначала на солнце, потом складывались в продуваемую пирамиду и наконец укладывались в сарае.


Однажды мать долгое время не ходила на работу. Она получила производственную травму– порезала ногу хлебной формой. Рана не заживала. Хирурги предлагали ногу отнять, пока воспаление не пошло выше. Антибиотиков тогда не было и мать стала лечить ногу народным способом и нога зажила.


В 44-м году из госпиталя вернулась моя тётя Аня. Она целую ночь шила мне куклу, ужаснувшись тому, что ребёнок не знает игрушек. Но играть я умела (меня удивляет, что современные дети не умеют играть и изнывают от безделья). С подружками мы играли с тем, что было. Выискивали разбитые осколки посуды и называли их чечками. Устраивались соревнования чья чечка красивее. Побеждала чечка с рисунком. При демонстрации своего богатства полагалось рассказать, что ты сегодня ела, и дозволялись фантазии. Можно было придумать что угодно, но дальше молочного супа и белого хлеба с маслом не получалось. Даже яблоко я впервые покушала уже перед школой. И мама чуть не заплакала, когда увидела, что её пятилетний ребёнок впервые кусает варёное яйцо вместо со скорлупой. Но зато мы разбирались в съедобных травах.


Мою тетку, вернувшуюся с фронта с наградами, приняли на ответственную работу в райфо – финансовый отдел города, где утилизовались использованные продуктовые талоны. Сначала их наклеивали на лист бумаги, подсчитывали, составляли акт, потом сжигали. Был соблазн украсть талоны и отоварить их, поэтому к работе с ними допускались люди честные.


Когда открылись две церкви, народ туда повалил. Я бывала там часто, хотя и была некрещёной. Всенощная служба не прекращалась до утра, мы с ребятишками к этому времени знали уже много молитв и пели их, обходя дома горожан, «славя» на Рождество и получая за это какие-то гостинцы.


Школьники писали на грифельных досках, старых газетах. Весной некоторые горожане сыромятными ремнями привязывали к валенкам деревянные колодки, чтобы ходить по лужам. Спички были роскошью, а на базаре можно было всегда купить огниво – кремниевые камешки, вышибавшие искру в подложенный кусок кудели. Керосином заправлялись лампы, почему-то ценились «семилинейные», они были с колёсиком, регулирующим яркость пламени…


Не уверена, что вряд ли современное население окажется таким талантливым на выдумку, изобретая способы выживания. А вот мы выстояли. Но не дай бог нынешнему поколению испытать ужасы войны.


Лидия ОДЕГОВА, г. Барнаул

Фоторепортаж