Михаил Кульгачев: «Я в деда еще не превратился...»

Михаил Кульгачев – это тот самый человек, который сделал в Барнауле памятник Пушкину. К Пушкину приезжают молодожены, там тусуется молодежь, возле него назначают свидания, памятник попал на сувенирные магнитики, стал настоящим символом нашего небогатого на символы города. Михаил Кульгачев – это тот самый человек, который принял участие в работе над памятником Шукшину. Рассказывают, что первоначальную глиняную модель он стесал лопатой до каркаса и вылепил заново. И это еще один символ, но даже не города уже – а края, земли алтайской. Только двух этих работ достаточно, чтобы остаться в памяти людской на века. Но таких работ у Кульгачева – множество на полках в его мастерской. Его мысли имеют вес и форму. Его мысли – его работы, и не поймешь, ответы это или вопросы…

Учитель

- Михаил, ты из донских казаков, твой удел – шашка, конь, военная служба. Как судьба дала такой вираж, как ты стал скульптором?

- Я не знаю, как это вышло. В детстве, видя в книжках по истории римские статуи, думал, что их сотворили Боги. Я и не знал, что есть такая профессия. Мать, правда, рисовала. Письма ко мне она сопровождала рисунками – просто прелесть были рисунки. Может, от нее у меня это…

В пятом классе я вылепил из алебастра портрет своего соседа-старика. Он показался мне таким красивым… Настоящий казак. Он с медалями ходил и даже тогда не боялся носить Георгиевские кресты. Как я его лепил – это целая история. У нас в станице был альфрейщик – он делал разные вещи из гипса. Я у него выпросил немного. Технологию не знал, поэтому придумал свою. Так, думаю, материала мало, надо экономить. Сделал каркас, забил его газетами, облепил тонким слоем гипса. Подрезал как надо. Снова облепил. Крошки остались – опять в дело. Безотходное было производство. Нарастил нос. Уши прилепил. Так и создал. Самое главное – дед был узнаваем. Он увидел мою работу, на меня посмотрел, потрепал волосы и говорит: «Ну иди…». На районной выставке мне за эту работу дали пять рублей премии! Пацану – пять рублей!

И такая у меня после этого появилась «звездная болезнь»… Я решил, что я уже законченный скульптор. Знал бы про Микеланджело, решил бы, что Микеланджело. Написал письмо в Питер в Академию художеств. Мол, сделал то-то, хочу у вас учиться. Оттуда мне прислали ответ, что надо сначала школу закончить, потом училище – у вас есть Ростовское художественное, а уж потом мы вас ждем. Я обиделся – не поеду я в Питер! Но одумался.

А тут еще случай! Николай Ваганович Аведиков, ростовский скульптор, ехал с дочкой по Дону на пароходе, вышли они на берег у нас в станице порисовать и от парохода отстали. Смотрю – ходит патлатый мужик и рисует! Подошел, говорю, что я, мол, тоже художник, ведь после старика сделал еще несколько работ – копировал с книжек. Пригласил его домой. Отец поставил четверть донского вина на стол, и они быстро нашли общий язык, сдружились. Аведиков сказал мне: «Приезжай, помогу».

И вот закончил восемь классов и говорю – поеду в Ростов, в художественное! Отец против: «Ты - потомственный казак, должен идти в военное училище, я уже с друзьями договорился». Я твёрдо: «Нет!» Отец соглашается: «Нет значит нет». И матери: «Не вздумай его провожать». Но мать сунула мне 15 рублей.

Приехал в Ростов, стал сдавать экзамены. Но что я мог нарисовать, если не рисовал? Малякал чего-то. А к Аведикову не поехал принципиально – я сам. Гордый. И провалился. И перед тем, как собрался ехать назад, пришел все же к Аведикову – говорю: вот, провалился. Он спрашивает: «А чего же ко мне не пришел?!» Я отвечаю: «Неудобно было просить». А он: «Неудобно штаны через голову надевать. А если ты решил чему-то жизнь посвятить, то немного помочь, подтолкнуть – это не стыдно». И начал звонить своим друзьям, и в конце концов придумали так – взяли меня вольнослушателем. Если я за полгода догоню остальных, меня возьмут на курс. Нет так нет. То есть все зависело от меня. Полгода жил в училище, спал на стульях. Я всех знал, и меня все знали.

- А на что жил?

- А тогда хлеб в столовой был бесплатный. Приходишь в столовую, становишься в очередь, по пути там что-то поклевал, здесь… Дошел до кассы, за чай заплатил, хлеб со столов собрал – и поел. Вагоны разгружал – парень-то был здоровый. В училище только матрос один меня на руках мог передавить правой, а левой – я левша - вообще никто.

И за полгода я не только догнал своих, но и перегнал – я вместе с пятикурсниками обнаженку рисовал. Композицией занимался, все полки были моими работами уставлены. В общем, зачислили меня…

Аведиков для меня - великий человек. Только благодаря ему я стал тем, кем стал. Всегда обращаюсь к его памяти, когда мне надо решить проблему. Уже закончив с красным дипломом Строгановское училище в Москве, приехал однажды к Аведикову в мастерскую и говорю: «Что мне сделать, чтобы тебя отблагодарить?» А он отвечает: «Я тебе помог, а ты помоги двоим. А те двое научат еще по двое. И так то добро, которое я дал тебе, будет расширяться».

У меня это получилось пока что наполовину. Игорь Христолюбов, замечательный парень из Бийска, считает меня своим учителем. Он два года в моей мастерской жил, я его натаскивал к институту. Сейчас он уже, скорее всего, в Америке. Когда мне в последний раз звонил, намекал, что собирается уезжать. Вот одного воспитал, а теперь надо еще одного найти… И тогда буду считать, что я свое обещание Аведикову выполнил…

Семья

- Отец-то простил?

- Когда после первого года в училище я на каникулы приехал домой, привез глину с собой и вылепил портрет отца. Удачный вышел. Он посмотрел и сказал: «Ну ладно. Есть в тебе что-то. Но про то, что ты казак, не забывай!».

- Это он о том, что твой прадед Алексей Петрович Кульгачев – царский генерал и Георгиевский кавалер?

- Что ты. Тогда время какое было – прятались, даже родным не рассказывали ничего. Я даже не знал, что есть у меня такой прадед. Когда был маленький, меня бабушка Прасковья, отцова мать, ловила, сажала на колени и говорила: «Унучек, я буду тебе про прадеда твоего читать». Доставала книгу «Записки Тихого Дона» – огромную, в кожаном переплете, с серебряными углами – и начинала читать 16 главу, где описаны подвиги моего прадеда. А он был «ракетчик» – у него на повозке стояло что-то вроде «катюши» и он из этой установки палил по туркам. Убойная была машина.

Но только бабушка отвернется – а я уже был таков. Когда вырос, уже и не знал – была эта книга или приснилась она мне. Но вот недавно мне прислали ее, в мягкой обложке, двухтомник, современное уже издание.

Деды мои за белых воевали – кто бы тогда о таком говорил? Дед Егор, мамин отец, когда чоновцы пришли его раскулачивать, вышел с шашкой – защищать свой дом. Чоновцы вроде назад. Он в дом повернулся, а они ему пальнули в спину и позвоночник перебили. И потом его, раненого, жену его, бабу Пашу, и двенадцать детей – на улицу. Даже в хлев не пустили, к свиньям жить. Баба Паша на берегу выкопала под горой землянку и там с этими детьми жила. От такой жизни из двенадцати только четверо детей осталось.

Баба Паша была знахарка, многих вылечила и людской благодарностью спаслась: люди им приносили по ночам еду – положат и уйдут. Она говорила – выхожу, кусок сала лежит. Или кусок хлеба…

И ведь как все закрутилось: командир этого ЧОНа стал большим человеком в Ростове и заболел водянкой. Распух. Никто не мог ему помочь. Врачи отказались. Отправили умирать на родину. И когда везли мимо ямы, где баба Паша с детьми жила, этот чоновец говорит жене: «Попроси Прасковью, может, поможет». Жена пришла, просит: «Не попомни зла».

- Бабка-то послала ее, поди?

- Нет, помогла. Пришла, а он лежит на телеге и тело с телеги свисает. Он даже не одет, одежда не налезала уже – просто тряпкой накрыт. Баба Паша что-то приготовила, молитву прочла, дала еще с собой питье: «Пусть пьет и через две недели приходит». И правда помогло – через месяц он сам пришел. Лишнюю шкуру вокруг руки заматывал. На коленях ползал, прощения просил.

Когда в войну немцы дошли до наших мест, собрали всех офицерских жен и повели в соседнюю станицу. В том числе и мать мою с сестрой, которой годика не было. А этот бывший чоновец служил у немцев старостой - то ли правда предатель, а то ли «казачок засланный», кто знает. И он шепнул матери: встань в конец колонны. Она встала в конец, и когда их повели, он ее в овраг сбросил. Она одна из всех осталась жива. Этот человек в жизни нашей семьи как дьявол - появился из ниоткуда и пропал в никуда. Столько сделал зла, но если бы не он, могло бы меня и не быть...

Эпоха

- У тебя в мастерской как минимум три работы, посвященные жертвам сталинских репрессий…

- Первая – работа 84-го года. Я в этой скульптуре зашифровал всю нашу жизнь за тот период. В основе – статуя Ники. После революции все думали – заживем, победа! Ника мраморная, мы привыкли мрамор видеть на основе, постаменте, а здесь нет постамента – есть решетка, которая пронзила тело Ники, распяла ее, окутала колючей проволокой ноги. За колючей проволокой я ездил в Ростов, в Сальский ТОН (тюрьма особого назначения), посмотри, какая она – само тело витое и еще колючки. Сколько труда положено на это зло. С одной стороны скульптуры ленинские изречения: «Террор – это средство убеждения», «Бить, бить, бить». И перечислены все лагеря. А с оборотной стороны – все славословия Сталину. И с обеих сторон скульптуры - маска Сталина. Он как Янус двуликий: для одних Бог, для других - черт и вместе с тем - раковая опухоль, которая разорвала эту победу, эту надежду людей.

Началось все в 1973 году, когда в Чили был переворот, я начал делать Виктора Хару, певца, которому солдаты Пиночета руки переломали. Мои наброски увидел друг и говорит: «Этот Пиночет – мальчишка». И дал почитать «Архипелаг ГУЛАГ». Машинописный, ручкой дописанный. Как тряпка были страницы. Когда я это прочел – не поверил. Не может быть такого – чтобы вот так сами себя уничтожали. Люди мы или кто?

- Но мать или бабка разве не рассказывали про того же деда Егора, про то, как даже в хлев не пустили?

- Мать не рассказывала. А бабка рассказывала с таким юмором, что воспринималось все как сказка. А когда я прочел «Архипелаг», это было как железной трубой по башке. Как вообще это было возможно?! Я понял, что если это не сделаю, то буду всю жизнь чувствовать себя виноватым.

- Это твой способ покаяния?

- Это мой долг перед моими дедами, которые тоже поплатились.

- Художник не может быть вне политики?

- Волей-неволей он все равно будет отображать мир. А если мир политизирован насквозь - то куда деваться?

- Ну вот ведь сделал Микеланджело «Давида»…

- А кто такой Давид? Он объединил силы против врага. Тоже политика. Мы просто не знаем, кем он был для своего времени.

Смысл жизни и смысл времени

- Для чего искусство людям? Как ты для себя отвечал и отвечаешь на этот вопрос? Вот при советской власти искусство было агитатором и пропагандистом. Теперь советской власти нет, и что?

- Ну а как без искусства жить? Даже первобытный человек, едва разогнулся - у него уже тяга к прекрасному. Мы, художники, апеллируем к душе человека. Стараемся своим искусством сделать человека добрее, чище, нравственнее.

А если такой задачи нет, то беда. Как ты назовешь Остапа Бендера с кружкой пива? Или фигуру красноармейца Сухова с бутылкой водки на спине? Он стоял возле бани на Партизанской. И недалеко школа. Дети постоянно общаются с этим объектом – что они из этого возьмут? Я бился, чтобы его убрали. Это не искусство, это гоп-арт. Ну давайте посадим еще тут же наркомана колющегося – а то ведь дети не знают. Если художественное произведение сделано плохо, оно работает со знаком минус. А если сделано хорошо, человеку хочется с ним общаться, беседовать, любоваться.

Чему может научить людей то, что стоит перед зданием краевого УВД? Мне заказали памятник погибшим сотрудникам милиции, я его придумал, спроектировал, но на стадии постамента мне сказали: «Хватит, деньги кончились!» Так один постамент и стоит. А там должна была быть еще статуя Георгия Победоносца. По нынешней ситуации после всяких евсюковых, может, полиция в целом и не заслужила, чтобы ей памятник ставить. Но те, кто погиб, они своей смертью, если что и было плохое, искупили. Да и других хоть чуть своей кровью отмыли. Оборотни разные ими и прикрываются – мол, у нас есть и герои. Но даже на этих мертвых сделали, как я понимаю, себе немного денег. Это унижает уже не только полицию, но и государство опускает ниже плинтуса. Я ведь не в первый раз рассказываю данную историю, и реакция – ноль.

Вообще, после Пушкина, за 20 прошедших лет, в городе не поставили ни одной достойной скульптуры.

- А Цой? А памятник репрессированным?

- Цоя Саня Старыгин придумал. А мы с сыном Серегой сделали. А репрессированным – это благодаря Анатолию Щетинину все случилось. Это же он договаривался с миллиардером Прохоровым. А ведь Александрийский столп в честь победы России над Наполеоном по приказу императора Александра поставили. Ну ладно – нет у нас сейчас идеологии. Но идеи-то должны быть! Памятником государство говорит людям, что было хорошо, а что плохо. А если взгляд на историю у нас меняется каждые пять лет, то какие в этом случае памятники…

- У тебя есть растерянность перед временем – заказов нет, что делать?

- Преподаю скульптуру в АГТУ на кафедре дизайна. Если не это, не знаю, как бы жил. Но все равно делал бы свое дело.

- Чем скульптор живет в тяжелые времена? Могильные памятники делает?

- Я не считаю это зазорным. Делаю. Не каждый заказ беру. Я люблю делать вещи уникальные. На Власихинском кладбище – памятник Апарину, боксеру Кузнецову. Делал бюст Христенко по просьбе губернатора.

- У тебя трое детей, два сына и дочь. Все скульпторы?

- Все дизайнеры. Наташа преподает в институте, Алеша имеет свою фирму, а Сергей на вольных хлебах – он и скульптор, и дизайнер. Они все талантливые, молодцы, работают. Приятно, что династия продолжается. Степка, Гошка – внуки. Я им глину дал – лепите, что хотите. И Степка сделал такой портрет своего отца – в берете, с трубкой. Залюбуешься…

- Сколько ему?

- Он в пятом классе…

- Как и ты, когда начинал…

- Ну да… Я не настаиваю – кем будут, тем будут. Степан музыкой занимается, на карате ходит. Они меня Миша зовут. Не деда – Миша. Я рад, что они так меня зовут, значит, я в деда еще не превратился...