Театр драмы представил премьеру спектакля «Станционный смотритель»

На экспериментальной сцене краевого театра драмы представили «Станционного смотрителя» – второй в этом сезоне спектакль по пушкинским «Повестям Белкина».

Постановка получилась камерная и куда более скромная по продолжительности, чем шумная, пестрая и многолюдная «Барышня-крестьянка». Но остроумные режиссерские находки способны превратить простую историю в очень личное переживание.

Первый набросок будущего «Станционного смотрителя» барнаульская театральная публика могла увидеть еще летом 2015 года. Тогда краевой театр драмы провел творческую лабораторию «С Пушкиным на дружеской ноге». По ее условиям четыре молодых режиссера из разных регионов должны были буквально в считаные дни придумать, отрепетировать с артистами и представить на суд зрителей эскизы спектаклей по произведениям классика. С намеками на будущие костюмы, декорации и даже музыкальное оформление. Театр получал возможность увидеть молодых постановщиков в деле. Артисты – блеснуть в непривычных для себя образах. Ну а режиссер, чей набросок больше всех понравился бы публике, – право доработать спектакль, который войдет в репертуар театра. В итоге были показаны три совершенно разных по духу и стилю эскиза по «Маленьким трагедиям» и тот самый «Станционный смотритель» режиссера Максима Астафьева.

Перед ним, как отмечали тогда участники театральной лаборатории, стояла, пожалуй, самая сложная задача: превратить абсолютно литературный материал, не очень выигрышный с чисто театральной точки зрения, в полноценный спектакль. Впрочем, у Максима Астафьева уже был опыт инсценировки литературного произведения, причем на барнаульской сцене – в Молодежном театре Алтая идет его камерный спектакль «Шинель» по Гоголю. Там был использован похожий прием: артисты ни на секунду не позволяют зрителю забыть, что они – артисты, произнося не только свои реплики, но и то, что условно можно назвать авторскими ремарками. Странным образом это нисколько не мешает зрителю стать частью действа и сопереживать герою.

Год спустя «Станционный смотритель» все еще похож на лаконичный набросок, но это преимущество. Режиссер не стал каким-то образом усложнять, «надставлять» сюжет и, боже упаси, дописывать крошечный пушкинский текст. У многих артистов, занятых в спектакле, вообще нет реплик, только пластический рисунок роли, точнее, нескольких ролей. Максим Астафьев вытащил на поверхность все то, что зрители, большинство из которых последний раз читали повесть в школе, могли в силу возраста не заметить. Например, важность притчи о блудном сыне в истории станционного смотрителя и его любимой дочери Дуни. Смешные и простодушные иллюстрации, украшающие жилище пушкинского Самсона Вырина, превращаются здесь ни много ни мало в рембрандтовский шедевр, мгновенно узнаваемый фрагмент которого в самом начале спектакля выхватывает из тьмы свет фонаря в руке Рассказчика. Потом – в привычное чтение библейской притчи самим станционным смотрителем в такую редкую для него минуту покоя. А затем – в его самые мрачные предчувствия относительно дальнейшей судьбы беглой дочери: будто бы бросит наивную Дуню в столице ее красавец гусар и одна ей дорога – в бордель, где отплясывают развратные девицы.

Кажется, успех спектакля и производимое им впечатление сильно зависят от ансамбля, который складывается в двух очень разных актерских составах. Нам достались Анастасия Южакова в роли нисколько не кокетливой, а нежной и заботливой Дуни, Иван Дорохов – Минский и Валерий Зеньков в заглавной роли. И в текучей ткани сценического действа то и дело, как маленькие водовороты, образуются трогательные (практически бессловесные) дуэты Дуни то с отцом, то с гусаром. Важна роль Рассказчика – актер Игорь Черепанов, кстати, ни в коем случае не играет какого-нибудь Ивана Петровича Белкина. Он тут скорее беспристрастный луч прожектора, освещающий картины чужого прошлого.

Что касается второго плана (а он не менее значим), то артисты Дмитрий Чижук и Юрий Антипенков появляются в качестве господ, меняющих на станции лошадей, и друзей Минского. А Елене Адушевой, Татьяне Гуртяковой, Анастасии Кузнецовой и Ларисе Черниковой достались образы столичных горожанок (утрированно обмахивающихся веером), развратных девиц, танцующих канкан (анахронизм намеренный и вполне уместный) и… лошадей. Эти «лошади» были находкой еще того спектакля-эскиза, представленного год назад: две свежие, изящно переступающие лошадки в белых балетных пачках и две загнанные клячи – простые бабы в смешно повязанных косынках и ватниках, выразительные образы, не нуждающиеся в каких-либо пространных толкованиях.

У пушкинской повести в каком-то смысле два финала: с одной стороны, спивается и вскоре умирает несчастный станционный смотритель с разбитым сердцем, с другой – у Дуни вопреки всем литературным и житейским канонам сложилась счастливая, благополучная жизнь, о которой читатели узнают почти случайно. Но запоздалое Дунино раскаяние никак не позволяет увидеть в этой истории хеппи-энд, превращая маленькую повесть в подлинную драму.