Рассказ о трагической судьбе сибирских Ромео и Джульетты, живших в Барнауле

10:30, 03 июня 2018г, Общество 2523


1
1

Мы завершаем рассказ о трагической судьбе сибирских Ромео и Джульетты, живших и работавших в Барнауле. Первый материал вышел в «АП» 25 мая.

Другие

…Первая часть допроса была биографической – Анна рассказывала о семье, учебе, работе. Листы протокола подписаны знакомой уверенной подписью – несколько высоких букв начала фамилии. Потом в протоколе читаем: «…допрос прерывается». О содержании перерыва можно только догадываться… Очень хочется верить, что Анну не подвергали «выстойке» или истязаниям – просто кто-то другой подписал за нее следующие листы сочинения следователя. Уж больно непохожа стала подпись – маленькие корявые буковки каждый раз полностью (!) написанной фамилии…

– Мне Дон предложил все приготовить для бактериологической диверсии…

– Вы выполнили это задание?

– Да, выполнила.

– Расскажите об этом подробно.

– Нами были приготовлены палочки брюшного тифа, двух паратифов, дизентириевые микробы и микроб холеры. Все это мы могли быстро размножить. Кроме того нами предполагалось, что имеющиеся бактерии могли потерять свою инфекционность, то нами все было приготовлено для размножения бактерий новых, которые мы намерены были взять у больных людей инфекционной болезней.

Комментировать это безграмотное сочинение я не стану… «Призналась» Анна также в том, что готовились индивидуальные теракты против партийных советских работников и начсостава НКВД:

– Киркинский мне сказал, что ему дали задание подобрать сильно действующие яды и разработать способ их употребления или применения на предмет совершения теракта.

– Киркинский выполнил данное ему задание?

– Не знаю.

Допрос снова прерывается…

Не стоит и анализировать сей документ. Все привычно в состряпанном наспех деле: обвиняемый изобличается показаниями… других обвиняемых, вещественных доказательств не имеется.

Василий Гришаев в материале «Эскулапы и сатрапы», посвященном барнаульскому «делу врачей», привел слова сотрудницы лаборатории о Моррисе Доне и Анне Раевской: «Хорошие были работники и прекрасные люди… А палочки тифа и микробы у нас всегда готовые, хранятся в так называемом музее культур, и не было никакой необходимости готовить их заранее». Да, Анна работала бактериологом, но эта специальность была, вероятно, даже опаснее, чем другие медицинские. Ведь в июле 1937-го вышла директива НКВД СССР «О мерах предотвращения бактериологических диверсий». В ней рекомендовали обратить внимание на организацию «вредительства» и начать аресты лиц, трудившихся  на водопроводных и бактериологических станциях, в НИИ и лабораториях, занимающихся микробиологией.

Настоящие

…Анну расстреляли в том же декабре 1937-го, и это было известно сразу. Но почему-то Вадим считал, что ей дали 10 лет. И ждал.

Вот как писал о нем сотрудник заповедника Кронид Гарновский: «В Раевском есть для всех нас что-то загадочное. Он очень отзывчив, с большой готовностью придет на помощь в трудный момент, весьма обстоятельно ответит на вопрос, но о чем-либо  личном он избегает говорить.... Он изъясняется неторопливо, прекрасным языком, в котором каждое слово стоит на должном месте. По всему видно, что он получил хорошее воспитание. Раз навсегда полюбил он Кондо-Сосвинский заповедник и отдал ему всего себя. Этот край для него стал второй родиной, лучшим местом на земле, которое нужно сберечь, сохранить в том виде, в котором он был и есть. Раевский, пожалуй, более, чем кто-либо иной в Хангокурте, стоял на страже режима заповедности. Уступчивый, когда дело шло о нем самом, он становился бескомпромиссно-принципиальным, когда в чьих-либо 
действиях видел нанесение хотя бы незначительного ущерба заповеднику».

Охотник Петр Сумрин вспоминал: «Раевский, кажется, всегда был на ногах, все ходил и ходил по тайге, да еще обычно с большим грузом. Ночевал в любое время года, где ночь застанет, себя не берег. Ел он понемногу, зверей для пропитания никогда не стрелял». Местную тайгу наш герой знал лучше старожилов, глубоко уважал местных жителей, и они платили ему тем же. По воспоминаниям знакомцев Раевского, в тяжелых заплечных котомках он носил и книги. Рассказывают, что читал в зимовьях своим спутникам «Войну и мир», просил сестру прислать пластинки с классической музыкой, делал переводы с французского, чтобы не забыть язык.

Книгу Раевского «Жизнь кондо-сосвинского соболя» ученые считают образцом изучения экологии зверя в природе. Уже будучи тяжелобольным, в 1946-м Раевский завершил монографию «Позвоночные животные Северного Зауралья».

В последний год жизни Вадима с ним рядом была его сестра Ольга. В воспоминаниях «Слово о брате» она писала: «Умирал он долго, постепенно теряя силы, в полном сознании, что дни его сочтены, понимая, как одновременно с покидавшими его силами тают надежды и планы. А планы у него были большие. Это были планы, посвященные любимому делу охраны природы. Как ни трагична была его судьба, но он прожил жизнь, работая на любимом поприще, полностью поглощенный своим делом. Он всегда говорил, что жалеет людей, занимающихся всю жизнь нелюбимым делом. Если бы я был богатым человеком, говорил он, я бы все свои деньги вложил в то дело, которым занят всю жизнь».

Вадим отвез двухлетнюю Любу после ареста Анны к ее сестре в станицу Новобейсугскую. Как вспоминает дочь Ангелины Феофиловны, Инна Михайловна, Вадим девочку любил, навещал ее каждый отпуск: «Крепкий был, представительный, но горе его сломило… Последний раз приезжал уже больной, с туберкулезным пунцовым румянцем». По ее словам, он до последнего дня верил, что арест Анны – это ошибка, разберутся и отпустят... Ангелина Феофиловна вырастила Любу, выдала замуж, помогала воспитывать ее дочерей. К сожалению, Люба уже ушла из жизни.

Барнаул… Как жаль, что нет у истории сослагательного наклонения! Как жаль, что не так далеко забрались в Сибирь Раевские, – надо было еще дальше, в глухомань-тайгу. И не ту профессию выбрала Анна, не тот год для переезда…

Незадолго до смерти Вадим говорил сестре, что, находясь на работе в тайге, всегда чувствовал жену рядом с собой и мысленно беседовал с нею. «Только любимая работа и постоянное общение с природой помогали ему переживать это горе, – писала Ольга. – Год его смерти был и годом окончания ее десятилетнего срока. Он все ждал и надеялся, что придет от нее какая-нибудь весточка. И, уже совсем больной, не переставал говорить, что мы отправимся на встречу с ней, где бы она ни находилась».

Фото из архивов семьи и заповедника «Малая Сосьва»
Орфография и стиль приведенных документов сохранены.

Фоторепортаж
Блоги