Не знал солдат, что именно на фронте он найдет свое призвание

Кому из представителей интеллигенции, многих других граждан большой страны тридцать лет назад не было знакомо имя Андрея Черкашина? Его помнят и сейчас, но тогда появление на свет главного труда жизни Черкашина произвело впечатление… Какое? Не будем вспоминать ту самую поднадоевшую разорвавшуюся бомбу. Все центральные газеты писали об открытии, Андрей Андреевич увлеченно рассказывал о своем труде, выступая перед любой аудиторией, даже перед заключенными.

Между Юпитером и Марсом

Черкашин сделал то, что профессиональные пушкинисты считали невозможным (просто физически!) для одного человека: он составил уникальное «Родословное древо А.С. Пушкина».

Все СМИ рассказывали о зароке, который дал Черкашин в войну. Фронтовые дороги привели его не куда-нибудь, а к родовому гнезду Натальи Гончаровой – Полотняному Заводу. И тогда он решил для себя: если останется жив, прочитает всего Пушкина. Выжил наш герой в той страшной войне. Стал читать книги русского гения, потом – издания о поэте. Но в них он увидел немало разночтений. И ничтоже сумняшеся взялся Черкашин за составление генеалогического древа Пушкина.

Русский гений писал: «Как ни открою страницу истории России, везде Пушкины». Но весьма многого о своих предках он не знал. А нам теперь – благодаря Черкашину! – известно, что Пушкин был потомком Рюрика. Родственные узы связывали поэта с Кутузовым и Дмитрием Пожарским, Александром Невским и Львом Толстым. Оказывается, Наталья Гончарова в 11-м колене была сестрой мужа. И к тому же она пятиюродная сестра Лермонтова.

Изыскания Черкашина высоко оценили ученые, ему присвоили звание заслуженного работника культуры. Институт русской литературы (Пушкинский Дом) дал заключение: «Родословная схема предков и потомков великого русского поэта 
А. С. Пушкина, разработанная А. А. Черкашиным, впервые представляющая родственные связи поэта, его предков и потомков с исчерпывающей полнотой, имеет большое научное значение». Одна из малых планет, вращающаяся между орбитами Марса и Юпитера, носит имя Черкашина.

Андрей Андреевич умер в 1993-м. Но его дело продолжила дочь, Лариса Черкашина. Сын же – бывший подводник Николай Черкашин – известный писатель-маринист.

Два года

Вычерченное от руки родословие Пушкина я впервые увидела на давней выставке в краевом Госархиве. Как этот объемный труд оказался в Барнауле? В столице края жил однополчанин нашего героя Геннадий Мусохранов, и Черкашин приезжал на Алтай. Позже фронтовой товарищ передал в Госархив и труд Черкашина, и его письма.

Я упоминала, что СМИ в восьмидесятых годах прошлого века рассказывали о жизненном подвиге нашего героя. Биографию его они описывали в нескольких словах: родился в Иркутске, работал на заводе, ушел на фронт. Но два года жизни почему-то терялись. О том, что судьба его была связана с Алтаем, как-то не вызнали тогда журналисты… А ведь именно из Барнаула уходил Андрей Черкашин на фронт!

Вниманию наших читателей мы предлагаем присланные Николаем Черкашиным воспоминания его отца.

*   *   *

Служить я попал в Барнаул – в 630-й стрелковый полк 107-й стрелковой дивизии, которая называлась неформально Алтайской. Мы с дивизией были ровесники. Меня призвали в 1939-м, и в этом же году к августу было закончено формирование 107-й. Мы, парни из Иркутска и Бурятии, Читы и Забайкалья, принимали присягу, не подозревая, как скоро скрепим торжественные слова своей кровью.

Помню, как озадачили нас, новобранцев, ботинки с обмотками. Сапоги выдавали лишь к концу срочной службы. А до того, остряки подсчитали, надо было намотать на ноги в общей сложности двадцать километров обмоток. Не позавидуешь тому, у кого на походе размотается обувка. А марш-броски случались часто. Всякий раз, когда на завтрак давали пшенную кашу с большим куском селедки, а это делалось не реже 1 – 3 раз в неделю, нам становилось ясно: сегодня поход на стрельбище. До стрельбища семь километров, и мы преодолевали их ускоренным шагом и бегом за 30 – 40 минут. Надо учесть, что шли в лютую жару с полной выкладкой…

Семикилометровый марш-бросок, учебный бой, с ходу стрельба по мишеням. Небольшой привал... Курить можно, пить нельзя. А вода булькает во фляжках искушающе, хоть бы капельку на пересохшие губы... Снова в «бой», потом переход все в том же темпе в расположение... Защитные наши гимнастерки белели и дубели от выступавшей соли. Хлопчатая ткань цвета хаки выдерживала два-три месяца, потом рвалась обычно почему-то на спине – во всю ширь... Наш полковой поэт, мой сотоварищ по музыкантскому взводу Леонид Трухин, написал о том времени так:

На обских брегах, на просторах Алтая
Сбирала полки моя Сто Седьмая.
Характер – сибирский. Учеба – до пота.
На маршах да стрельбах ковалась пехота.

Несмотря на то, что взвод был полковым оркестром, мы, как и все, совершали марш-броски, дырявили мишени на стрельбищах, ходили в караулы. Но при этом штудировали еще и нотную грамоту, разучивали партитуры маршей, вальсов, классических произведений. Репетиции, репетиции, репетиции... Свободного времени едва хватало, чтобы подшить подворотничок да написать домой письмецо.

Только на третий месяц срочной солдатской службы я получил первое увольнение в город. Барнаул был меньше Иркутска. Нельзя сказать, что он ошеломил меня своим шумом и городской суетой. Странно было ходить среди гражданских людей в военной форме. Ходишь будто в скафандре, который отделяет тебя от всех на свете, в котором ты предназначен для другой – очень суровой и опасной жизни – жизни на войне. Мало кто сомневался, что она нагрянет. Но тогда, в увольнении, все это казалось весьма отдаленным будущим. Да и думать об этом не хотелось, когда рядом столько красивых девушек, когда на каждом углу продается самое вкусное в мире мороженое. Все наши немногие средства ушли именно на мороженое.

Начало трудного пути

Весть о войне застала нашу дивизию в лагерях под Барнаулом – в зеленых алтайских лесах. Нас выстроили в большое каре. И тут я, рядовой стрелок, впервые за два года увидел командира нашей 107-й стрелковой дивизии полковника Петра Миронова. Только после его слов до нас, пожалуй, и дошло то, что война эта будет суровой и беспощадной. Конечно, ни полковник Миронов, ни мы не сомневались в нашей победе. К вечеру полк уже грузился в эшелон.

Через две недели наш 630-й стрелковый полк высадился на смоленской земле. Не успели толком выгрузиться, как с горячего июльского неба на нас обрушились немецкие пикировщики. Показалось, небо черно от крыльев. Горели вагоны, повозки, метались обезумевшие лошади... «Юнкерсы», воя сиренами, утюжили нас так, что ветер от их винтов пробегал по спинам. На всю жизнь запомнил дату нашего нечаянного боевого крещения – 9 июля 1941 года близ Дорогобужа. Этот маленький русский городок немецкие бомбардировщики разрушили до основания двухразовой бомбежкой за несколько часов.

Дивизия прибывала и выгружалась по частям – в Дорогобуже, Гжатске, Можайске. На полный сбор ушло почти десять дней. Мы понимали, что готовится что-то очень серьезное. 29 июля 1941 года наша 107-я сд вместе с еще четырьмя такими же дивизиями 24-й армии сосредоточилась в районе Ельни. К концу второго месяца войны под Смоленск были стянуты и части 43-й армии, усиленные артиллерией и танками. Все это делалось под командованием генерала армии Жукова. И мы, и гитлеровцы стягивали силы для удара. Кажется, впервые за всю войну немцы стали зарываться в землю и оборудовать свой передний край по всем правилам инженерной науки.

Мы тоже работали лопатами, но по всему чувствовалось, что готовили мы не линию обороны, а рубеж для атаки. Жара – даром лето на исходе – стояла иссушающая: оружие истекало маслом, вода – на вес золота. Вот где пригодились наши безводные марши по алтайскому зною! И вот наступило 30 августа 1941 года. Во всю свою огневую мощь ударила наша артиллерия. Не успели осесть пыль и песок, поднятые снарядами, бросились в атаку сибиряки...

Дивизия наступала вдоль реки Ужи на деревню Садки, превращенную немцами в мощный опорный пункт. Далее мы должны были перерезать с запада железную дорогу к Ельне и таким образом отсечь пресловутый «выступ», превратить его вместе с наступавшими с юга – нам навстречу – дивизиями в «котел». Бои были долгие, упорные, кровопролитные... Нас поддерживали танки 102-й танковой дивизии и полк 127-й стрелковой дивизии. Но все-таки за неделю беспрерывных атак мы продвинулись не более пяти километров. Правда, Садки мы отбили. Но какой ценой! В бой были брошены все дивизионные тылы, даже музыканты.

К вечеру 6 сентября «выступ» убрался наполовину. Ельня была в наших руках. А еще через двое суток наша 107-я перерезала железную дорогу и в районе Лысовки соединилась с другими нашими частями, наступавшими с востока и юга. В ознаменование этой пусть небольшой, но такой морально важной победы четыре дивизии, отличившиеся в десятидневном сражении, были преобразованы в гвардейские. Чуть позже, 23 сентября, присвоили гвардейское звание и нашей 107-й – она стала 5-й гвардейской.

фото из архива семьи Черкашиных